Рецензия Анатолия Герасименко

«Если ты ошибся, – говорила она, – или расстроился, или обиделся, мойся. Если над тобой смеются, мойся. Если не хочешь ссоры, мойся. Помни: ни одна кошка не тронет другую, когда та моется».

Мальчик презирал детские книжки. «Щелкунчик» был для девчонок. Маленький Мук – ха, да ему просто повезло с этими яблоками, тоже мне, интрига. Тимура с его командой хотелось натравить на Васька Трубачева (и его компанию), а после поглядеть, кто кого сборет. Бездельники Емеля и Аладдин вызывали в учительском сыне интуитивное классовое отторжение, адаптированный Гулливер бесил обычной бытовой глупостью – если настолько не везет в путешествиях, сиди дома, у тебя жена и дети. Мальчик уважал только Волкова – у Волкова был харизматичный изгой Урфин Джюс и бедная растаявшая Бастинда. В общем, лет с восьми этот мальчик начал таскать с верхних полок Конан-Дойля и Уэллса, Жюль-Верна и Буссенара и, конечно, сборники «В мире фантастики и приключений». Но больше всего ему нравилось читать подшивки журналов. «Иностранную литературу» с публикациями «Сада Наслаждений» и «Любовником леди Чаттерлей» мальчик открыл для себя намного позже, к тринадцати-четырнадцати; и это хорошо. Лет до десяти любимым чтивом оставался «Юный техник»; жаль, быстро кончился. А вот между десятью и тринадцатью была «Наука и жизнь», подшивки с семьдесят шестого по восемьдесят шестой годы. «Науку и жизнь» выписывала бабушка. Этому журналу мальчик обязан тремя вещами: а) близорукостью (гарнитура «Таймс», восьмой кегль), б) неразделенной любовью к точным наукам и в) полностью разделенной любовью к кошкам – если, конечно, можно назвать любовью то расчетливое снисхождение, которым одаривают нас эти пушистые сволочи. Дело было так: в январском номере за восьмидесятый год, в разделе «Дайте прочитать ребятам» (это что еще за «дайте», в жизни никто мне ничего не давал, я сам все читаю) обнаружилось начало повести об английском пареньке, который превратился в белого кота и подружился с уличной кошкой. Он чуть не погиб, но кошка спасла его, а потом снова спасла, а еще потом они попали в передрягу, и худо пришлось уже обоим, и тогда он, наоборот, спас её. Тогда они решили не разлучаться и стали везде ходить вместе. Это всё не очень интересно взрослому, да и ребенку, пожалуй, не запомнилось бы, но в конце повести паренек снова стал обычным человеческим мальчиком. А кошка осталась кошкой. Они успели полюбить друг друга, но автор оказался против.

Повесть мальчик прочел за один вечер. Сейчас у мальчика двое детей, виски начали седеть, а пузо упорно не сдается диетам и тренировкам. Он прочел довольно много всякого, хорошего и ерунды, и ерунды – гораздо больше, чем хорошего, но все-таки кое-какой опыт по части чтения у него имеется. Он понимает, что та повесть была, пожалуй, местами излишне патетичной и давила на жалость кое-где, и сюжет у этой повести был прямой и незатейливый, как школьная линейка. Но он до сих пор помнит:

«…Всех случаев и не перечислишь. Скажем, дверь закрыта, ты не можешь попасть домой – присядь, помойся и успокоишься. Кто-нибудь гладит другую кошку или, не дай бог, играет с собакой – мойся, и тебе будет все равно. Загрустил – мойся, смоешь тоску. Разволновался – мойся, и возьмешь себя в лапы. Всегда, везде, в любом затруднении – мойся, и тебе станет лучше… Конечно, – заключила она свою речь, – кроме того, ты станешь чище».
Paul Gallico: ”The Abandoned”. Пол Гэллико: «Дженни». Перевод Натальи Трауберг.
Повесть о том, как теряют любимых, и с этим ничего не поделаешь.
Дайте прочитать ребятам.

ПОЛ ГЭЛЛИКО. ДЖЕННИ

Глава 1. КАК ЭТО ВСЕ НАЧАЛОСЬ

Питер подумал, что его сшибла машина, хотя помнил только, как он
вырвался от няни и побежал через дорогу к скверику, где полосатая уличная
кошка грелась и умывалась на весеннем солнышке.
Няня закричала, что-то стукнуло, и сразу стало темно. А сейчас Питеру
было больно, как тогда, когда он бежал за мячом, упал и ободрал ногу.
По-видимому, он лежал в постели, в няня как-то странно глядела на него.
Мамы не было, но Питер не удивился: мама вечно куда-то спешила, наряжалась и
уходила, оставляя его с няней. Конечно, в восемь лет няню иметь поздновато,
но у мамы не хватало времени ни погулять с ним, ни посидеть перед сном.
Если Питер лежал в постели, значит, он был болен, а если ты болен,
может случиться, что мама с тобой посидит, когда вернется, и даже разрешит
завести котенка.
Котенка он хотел, сколько себя помнил, лет с четырех, когда летом на
ферме увидел целую корзину белых и рыжих меховых клубочков и белорыжую
кошку, которая гордо и нежно облизывала их одного за другим. Она была
теплая, мягкая, и внутри у нее что-то урчало и подрагивало. Потом он узнал,
что это бывает, когда кошке очень хорошо.
С тех пор он и хотел завести котенка, но ему не разрешали. Жили они в
небольшой квартире на Кэвендиш-сквер. Папа, полковник Браун, в городе бывал
редко и против котенка не возражал, но мама говорила, что и так у них
повернуться негде. Но главное — кошек боялась няня, а мама боялась, как бы
няня не ушла.
Питер ко всему этому привык и знал, что такова жизнь, но тосковал он
сильно и дружил со всеми местными кошками, а кошек бездомных он таскал
домой, и как-то ему удалось тайком от няни продержать одну из них в комоде
целых два дня. Вообще же няня гнала их шваброй, а если кошка забивалась в
угол, хватала ее за шкирку и выбрасывала за дверь. Питер уже и плакать
перестал, то есть плакать он плакал, но тихо и даже без слез.
А сейчас, лежа в постели, он решил поплакать громко, но почему-то не
смог. Да и все было как-то непонятно: кровать качало, она куда-то плыла,
нянино лицо становилось все меньше, и ему казалось даже, что это не няня, а
кошка, к которой он бежал через дорогу, когда его сшиб грузовик.
Собственно, это кошка и была, она сидела перед ним, улыбалась н ласково
смотрела на него большими глазами, круглыми, как нянины очки. Он заглянул в
них, и ему стало легче, словно он окунулся в прохладное изумрудное озеро. От
кошачьей улыбки, наоборот, становилось уютно и тепло. Одно удивило его: в
глазах, как и в очках, он отражался, но не мог узнать своего отражения.
Голова была круглая, как будто кошачья. Он посмотрел на свои руки и увидел
белые кошачьи лапы. И тогда он понял, что, собственно, лежит не в постели, а
на постели. Одеяла на нем нет, а сам он покрыт белым шелковистым мехом.
Полосатая кошка куда-то исчезла, и вместо нее у кровати появилась
огромная няня.
— Брысь! — заорала она.— Ах ты, опять кота притащил!
— Няня! — закричал Питер.— Это я! Я не кот!
— Я тебе помяукаю! — возопила няня и замахнулась на него шваброй. Он
забился в угол. Она схватила его за шкирку и понесла к дверям на вытянутой
руке, хотя он беспомощно болтался и жалобно кричал.
Причитая и бранясь, она пробежала вниз по лестнице, вышвырнула его на
улицу и с силой захлопнула дверь.

Глава 2. КАК ПИТЕР БЕЖАЛ С КЭВЕНДИШ-СКВЕР

На улице было холодно и сыро, солнце скрылось, небо обложило тучами, и
начался дождь.
От страха и тоски Питер взмяукнул так жалобно, что женщина из дома
напротив сказала мужу:
— Господи! Прямо как ребенок.
Она отодвинула занавеску, и Питер закричал ей:
— Пустите меня! Пожалуйста! Меня выбросили из дому…
Но соседний муж ничего не понял и сказал так:
— И откуда они берутся? А ну брысь!
Тут к дому подъехал газетчик на велосипеде и в надежде на чаевые
поддержал клиента, стукнув Питера по спине туго свернутой газетой. Питер
кинулся прочь, сам не зная куда, чудом увернулся от огромной машины, но его
окатило грязной водой.
Мокрый насквозь, он в первый раз огляделся и увидел очень странный мир,
состоявший главным образом из тяжелых ботинок и туфель на высоких каблуках.
Кто-то сразу наступил ему на хвост. Питер заорал, и сверху раздался злой
голос:
— Так и шею сломаешь! А ну брысь!
После этого вторая нога ловко ударила Питера прямо в бок, и несчастный,
себя не помня от страха, кинулся неведомо куда.
Лондон стал совсем другим, и все, что прежде так привлекало и радовало
— звуки, запахи, светлые витрины, голоса, шум и шорох колес,— теперь
пугало его больше и больше. Прижав уши и вытянув палкой хвост, Питер бежал
по дождливому городу, то выскакивая на ярко освещенные улицы, то ныряя в
черные аллеи и кривые переулки. И на свету и в темноте было одинаково
страшно, а хуже всего был дождь.
Когда Питер был еще мальчиком, он дождь любил, но коту очень трудно под
дождем. Мех у него слипся клочьями и больше не грел, холодный ветер хлестал
прямо по обнажившимся полоскам кожи (а у котов кожа тонкая), и, как быстро
Питер ни бежал, согреться он не мог. Холодно было и подушечкам на лапах,
прикасавшимся к мокрым плитам. Но хуже всего было не это: весь город,
совершенно весь, стал ему врагом.
Питер бежал, останавливался, опять бежал, опять стоял, думая, что
больше бежать не в силах, но хлопала дверь или вывеска, разбивалась бутылка,
и мальчик, обратившийся в котенка, кидался прочь.
Улицы снова изменились, и он все медленней бежал мимо огромных зданий и
железных ворот, пересекая иногда узкие рельсы. Видел он и склады в слабом
свете фонарей, а потом и доки, потому что дикое его бегство вело его вниз по
Темзе.
Когда бежать он больше не мог, он заметил открытую дверь, из-за которой
приятно пахло. За ней оказались мешки с зерном, а на полу была солома.
Цепляясь за мешки когтями, Питер взобрался наверх, примостился поудобней и
услышал:
— А ну брысь! Пошел, пошел…
Голос был нечеловеческий, но Питер все прекрасно понял, открыл глаза —
и, хотя на складе света не было, ясно увидел большого бурого кота с
квадратной головой и уродливым шрамом на носу.
— Простите,— сказал Питер,— я не могу уйти, я устал.
— Вот что, сынок,— сказал бурый кот.— Это место мое, понятно? Давай
уматывай!..
— Никуда я не пойду,— с неожиданным упрямством сказал Питер.
— Ах, не пойдешь? — ласково сказал кот, хрипло заурчал и стал расти
на глазах, словно его надували насосом. Питер успел пробормотать: «Да вы
что, да тут места хватит…» но кот прыгнул прямо на него и первым ударом
сшиб с мешков, вторым — покатил по полу. Они единым клубком докатились до
дверей, и, вылетая на улицу, Питер еще слышал последние угрозы.

Глава 3. ИМПЕРАТОРСКОЕ ЛОЖЕ

Когда Питер открыл глаза, он лежал на кровати, застеленной пунцовым
шелком, а на желтом шелковом пологе красовалась большая буква «N» и над ней
— корона. Здесь было мягко, сухо, тепло и даже хорошо, хотя все его кошачье
тельце ужасно болело.
Потолок в комнате был высокий, и почти до самого потолка громоздились
какие-то странные старинные вещи, покрытые слоем пыли, из-под которого
поблескивала парчовая обивка или золоченые украшения. Между кипами мебели
тянулась паутина, и пахло здесь чем-то затхлым.
Вчерашний страх накатил на Питера, и он стал было думать о том, что
никогда не увидит ни маму, ни папу, ни няню, как вдруг нежный голос
проговорил совсем рядом:
— Слава богу, ожил!.. Я уж и не надеялась. Да, повозилась я с тобой…
Прямо над ним, обернув хвост вокруг передних лапок, сидела пестренькая
кошка с белой грудкой, белым пятнышком на мордочке и серо-зелеными глазами в
золотой оправе. Она была совсем тощая, мех да кости, но очень чистая: белая
манишка сверкала, как горностай, и Питеру стало за себя стыдно. У него
самого мех свалялся, даже виден не был из-под угольной пыли и запекшейся
крови, и никто не поверил бы, что еще недавно он был снежнобелым котенком,
тем более — чистеньким мальчиком.
— Простите,— сказал он.— Я уйду, как только смогу. Сам не знаю,
почему я здесь. Я вроде бы умирал на улице.
— И умер бы,— сказала кошка,— если б я тебя не перетащила. Полежи-ка
тихо, я тебя вылижу.
Собственно, ему хотелось вытянуться как следует на шелку и заснуть, но
он вспомнил правила вежливости и ответил:
— Ну зачем вам беспокоиться…
Однако она мягко прервала его и, придерживая лапой, тщательно вылизала
ему нос, потом между ушами, затылок, спинку, бока и, наконец, щеки. И ему
вдруг припомнилось, как очень давно, в самом начале, мама держала его на
руках. Он только учился ходить, и упал, и ушибся, а мама подхватила его, и
он уткнулся лицом ей в шею. Она его гладила, приговаривала: «Сейчас
пройдет… вот и все…» — и на самом деле боль ушла, сменившись покоем,
уютом и радостью.
Так было и теперь, когда шершавый язык лизал его, снимая боль, как
резинка стирает карандаш. Что-то заурчало и задрожало у него внутри, словно
маленький мотор, и он заснул.
Оглядел он себя лишь тогда, когда проснулся. Мех был опять белый,
пушистый, и воздух уже не касался царапин и ран. Кошка куда-то делась. Питер
попытался встать, но не смог, лапки у него расползлись. Когда же он ел
последний раз? Вчера (или позавчера?) няня дала ему завтрак. Он просто
вспомнить об этом не смел, так он проголодался.

И тут он услышал тихий, нежный, мелодичный звук — что-то вроде
«урру…». Он обернулся и увидел кошку. Вспрыгнув на кровать, она положила к
его лапам большую мышь и произнесла:
— Она хорошая, свежая. Сейчас поймала.
— Спасибо…— забормотал Питер.— Простите, я мышей не ем…— Питеру
очень, очень не хотелось ее обижать.
— То есть я их никогда не ел…— поправился он.
— Мышей не ел?! — воскликнула кошка.— Уж эти мне домашние кошечки!..
Да что там, сама такой была… Ничего, придется встать на собственные лапы,
и без сливок перебьешься… Ладно, ешь.
Питер закрыл глаза и откусил кусочек. К великому его удивлению, мышь
оказалась такой вкусной, что он и не заметил, как съел ее целиком, и только
тогда взглянул в раскаянии на торчащие сквозь мех ребра новой знакомой.
Но кошка не обиделась, хотя что-то ее тревожило. Она даже рот
приоткрыла, но ничего не сказала, отвернулась и лизнула себе бок.
Чтобы замять неизвестный ему промах, Питер спросил:
— А где это я? То есть где мы?
— Да у меня,— ответила кошка.— Я не всегда тут живу, сам знаешь,
какая наша жизнь… А не знаешь — узнаешь. Это мебельный склад. Кровать уж
очень хорошая…
Питер вспомнил, как в школе они учили, что означают «корона» и буква
«N», и не смог удержаться.
— На этой кровати спал Наполеон,— сказал он.— Великий французский
император.
— Да?..— равнодушно откликнулась кошка.— Именно что великий, сколько
места занимал. Сейчас он на ней не спит, за все три месяца ни разу не был.
Так что живи, сколько хочешь. Тебя, наверное, выгнали. А кто тебя вчера
отделал?
Питер поведал ей о встрече с бурым котом, и она сильно огорчилась:
— Да это сам Демпси! Кто же с ним спорит? Его во всех доках знают, он
самый сильный кот.
Питер решил немного покрасоваться.
— Чего там, я просто устал, много бегать пришлось, а то я б ему…
Но кошка печально улыбнулась.
— От кого же ты бегал? — спросила она и прибавила, не дожидаясь
ответа: — Ладно, сама знаю, по первому разу всего боишься. Кстати, как тебя
зовут? Питер? А я — Дженни. Расскажи-ка мне о себе.

продолжение
————-

http://samlib.ru/g/gerasimenko_a_s/
http://xomsa-toft.livejournal.com/
http://vk.com/zingerband