ПРО ЖЕЛЕЗНУ ВАРЕЖКУ
У Максимки бога по варежке на кажном пальце — и все как есть разны. Вот на среднем — варежка железна, а про остальны нам не ведомо. И когда Максимка бог шибко гневатца начинат, он железну варежку ту снимат, а под ней, значитца, — ноготь самый большой да самый заточенный. Во-о-от такой! И царапат он тогда тем ногтем прям по небу слова непонятны, то ли наказы нам, а то ли ругательства даже.
Да так царапат — от скрежета зубы сводит. А небо крошитца да с руки его осыпатца, от снега не отличишь. А потом обратно железну варежку одеват.
И слова те подолгу висят, как узоры на белых совах над головой зависших — уже ни прочитать, ни отвернутца…
Однак отходчив Максимка — забыватца, губами вослед шевелит. И оживат кажно слово! А потом вниз падат, а потом как есть — кому волосами отросшими, кому шапка мехова, а кому и мыслями. Один раз оленями даже…
И народ тогда тоже оживат, пляшет про это всё. Говорит:
— Оу-у!
Говорит:
— Ай, спасибо, Максимка бог! Пешы исчо!
ПРО ЛУНУ-ПРОТАЛИНУ ДА ЧЁРНЫЙ ВОЗДУХ
Луна — это проталина така. Её Максимка бог выдуват на морозном небе.
И тогда смотрит в неё подолгу своим глазом жёлтым. И всё как есть в ту проталину видит! И тебя, и меня видит. И того, кто от всех схоронитца не прочь, того же еврашку…
А если луна белеть начинат, люди шепчутца:
— Вай, Максимка опять отвернулся от нас — чёрного воздуха жди теперь, однако!
И тогда, в самом деле, чёрный воздух наползат и проталина затягиватца. И тогда надо ближе быть, за руки взятца. И глаз с огня не сводить. И старатца не спать подольше. Да чёрный воздух помаленьку в себя вдыхать, не шибко. И выдыхать тут же, иначе осадок начинат скапливатца. А в ком осадок, тот храпеть начинат точно баруси-демон. И снитца ему, что и вправду баруси он — одноногий, однорукий да одноглазый. А тогда надо ему колотушкой в голову постучатца:
— Вай, не спи, совсем почернеш! А то ум короткий станет, сила короткой станет. А потом и тебя не станет. Лучше с женой играй, народ делай…
А ежели все уже захрапели, даже тот, кто с колотушкой — тогда беда. Тогда баруси — тут как тут, сам явитца. Но я про то не буду, а то сердце забоитца…
Лучше скажу, сколько-то потом Максимка бог всё равно про нас вспоминат. Приходит на старо место:
— Оу! Всё затянулось уже, опять дышать надо!
И уже в другом месте на небе луну продышит и к нам заглядыват.
И тогда плывёт по небу Максимки бога глаз жёлтый. Кажному внутрь заглядыват. И сердце у того боятца перестаёт.
Это не сказка, это старых шаманов рассказ. Тако только в тёмну пору быват…
ПРО НАРОДНЫ КОМЕНТАРИ
Всяк бог такой народ заслуживат, какой создать смог.
Максимка бог на этот счёт не переживат. Максимку его народ устраиват. Так, поворчит для порядку, не шибко. Буркнет вполголоса:
— Националисты хреновы…
Или:
— Глобалисты хреновы…
Или:
— Поэты хреновы…
Потом скажет:
— Ай!..
И рукой так. Тишиной исполнитца. И давай по небу всяку визуальну поэзию развешивать.
Народ внизу сопит, впитыват. Всякий коментарь пишет, выкрикиват даже.
Тот коментарь, што от души, он как молитва вверх подниматца, до Максимки долетат. Максимка его тогда читат, радуетца:
— Ай, какой народ создал! Шибко хороший…
А тот коментарь, што от худого места — тот не летит. Камнем падат на соседский чум. И тогда уже народу не до Максимки — сосед соседа коментироват. Чёрный воздух, каким за ночь надышался, выплёвыват. Измажутца, смотреть неохота. Максимка бог и не смотрит…
А если бы смотрел, то сказал:
— Соседи хреновы…
А только молчит Максимка. Не повод это от поэзии отвлекатца…
ПРО ЗВЕРЬ-ХОМЯК И СЛОВА
А то пришёл к Максимке богу зверь-хомяк и давай молчать. День молчит, два…
То по пятам ходит и молчит. А то в уголку примоститца и продолжат. Только глазёнками зыркат.
Не выдержал тогда Максимка:
— Тебе штоли, зверь-хомяк, помолчать не с кем?
А тот продолжат.
— Тебе штоли помолчать негде?
А тот продолжат.
— Тебе штоли…
А тот…
— А может у тебя, зверь-хомяк, и вовсе языка нет?
А тот возьми да и высунь язык-то — на! смотри, Максимка бог…
Нехорошо получилось, дразнитца будто. Максимка бровь заершил, а тот — и вовсе, хоть и раньше молчал, теперь как онемел.
Така молчальня и длилась. Сколько-то дней прошло.
А надо сказать, раньше, когда Максимка бог ещё простым максимкой промышлял, был у него Научитель. А потом перестал. Говорит:
— Всё, максимка… Может чего и не рассказал, а тебе хватит, а меня наверху ждут. Звони ежели што.
И бубенчик оставил, максимка его в шапку зашил. А тот жердь приставил, на небо ещё выше полез. Там и живёт, не слазит.
— Вай… — думат Максимка бог.
Сам себе говорит:
— Однако, мой Научитель что-то мне скажет. Надо к нему звонить. Выпытать про зверь-хомяк как есть.
Бубенчик из шапки достал, связатца пробует.
Сколько-то прошло, отозвался Научитель, объяснят:
— Зверь-хомяк не потому молчит, что вредный. А потому как «закомплексованный», так у нас на Верхней земле говорят. Слова-то у него есть, и много он их знат, а выговорить опасатца. Ему всё кажетца — вот расскажет он и всё! Улетят слова. Потому носит во рту, бережёт. А то ли запасливый он, а то ли жадный. Отсюда нехорошо видно, беда как высоко…
Всё как есть тогда Максимка бог про зверь-хомяк понял!
— Вот тебе, — говорит он, — двойны щёки. Будешь туда самы ценны слова складывать, штобы выговорить их не боятца. Беда просторны щёки, сам бы носил.
Зверь-хомяк лапки так на груди склал, ладошки потират, благодарит. Глазёнками поблёскиват. Щёки берёт, к мордочке прикладыват, радуетца.
А только Максимка бог по делам отвернулся, он за своё. Продолжат!
А щёки под еду приспособил. Набил впрок, как мешки. И опять молчит, слова бережёт.
— Ай! — осерчал Максимка бог, махнул на него. — Иди. Здесь тебя не надо!
Тот и пошёл.
Такой вот ушлый зверь-хомяк. Беда какой находчивый! Теперь мне и карманы даже не нужны, так себе думат. Еда-то важней будет. А слова што? Не шибко я важный зверь, можно и помолчать…
ПРО ТОЛМАЧА И ТАЛДЫЧА
А вот скажи — богу библиотека зачем? Даже если он Максимка бог, который запросто. Так запросто, даже кажетца — он неподалёку живёт и как есть всё про тебя понимат.
Раньше так и Максимка сам думал. У него даже полка была пуста. Полка висит, а он ничего не ставит. Висит, а он не ставит! Разве што зверь-хомяк придёт — его размещал. Чтобы лучше видеть, как он молчит, а тому, штоб удобней. А в зверь-хомяк што прочиташ? А услышишь што? Молчок один…
Тогда задумал Максимка бог: нову тварь создать — книгу! Штоб размножилась потом в библиотеку, тако слово Максимка загодя придумал.
И вышла у него сперва — Толмачь-книга. Та, котора всё на свете разъяснят. И про тебя разъяснят, и про меня. И про того, кто от всех схоронитца не прочь, того же еврашку. А если никто у неё не спрашиват — она молчит. Как зверь-хомяк. Стоит на полке и молчит. Правда, и не размножатца. И слово, получатца, придумано без пользы — кака така библиотека?
Спрашиват тогда Максимка. У самой книги и спрашиват. А та возьми оживи да толмачит ему:
— Пара нужна, однако! Ещё одну тварь впарь. Штобы говорила-талдычила. Тогда игратца будем, библиотеку делать.
— Вай! — думат Максимка. — А ведь верно.
Впарил. И вышла у него тогда — Талдычь-книга.
А разговорчива кака вышла! Не захлопнешь — не умолкнет. А капризна кака. Да ещё с изъяном, не доглядел Максимка бог — червий завёлся в этой Талдычь-книге. И в соблазн большой ввёл её — говорить не по писаному, а то, што он, червий этот, узорами выгрыз.
Взялись Толмачь и Талдычь за руки, обчаютца. Вроде как и Максимка им уже не нужен, сами во всём разберутца.
Осерчал тогда шибко Максимка бог, прогнал обоих. Сбросил с полки вниз — на Нижню землю.
А эти оба два отряхнулись, пошли куда глаза, как люди.
Букроссинг какой-то, подумал Максимка. А потом — ай! — махнул рукой. Он некоторы слова как будто наперёд знал, а нам это не нужно. Што за слово тако — букроссинг?
Так те оба два — Толмачь да Талдычь — и бродят меж нами. А им навстречу разны попадаютца. И люди с шитыми лицами попадаютца. И те, што дикими промышляют. И которы в тёмну пору молчат страшно, куда там зверь-хомяку!
А как истолмачить то, што в любом человеке наталдычено? Они же разны попадаютца. И слова у них не совпадают. И много их, как лес. Кому нужна така библиотека?
А вот когда они, Толмачь и Талдычь, воедино в одно сходятца — тогда с них шаман получатца. И талдычит. И толмачит. И в голове будто прояснятца.
А только сам шаман, когда камлать начинат и в бубен бьёт — всё голову запрокидыват, всё наверх смотрит на ту полку. Как будто проситца. А Максимка бог всё одно обратно не зовёт. Верно гневатца до сих пор.
Про то нганасаны талдычили. А я вам толмачу. Может чего и напутал…
ПРО СУХУ КАПЛЮ
Максимка бог беда как любил дождь делать! Сначала с земли на небо воды натаскат-натаскат. Только не мешками кожаными, а как-то по-своему поднимат. Шибко много воды у него получатца! И как она там помещатца вся? (Ум-то у меня есть, а понять не могу, буду ещё думать).
Сколько-то потом, когда подготовитца Максимка — народ зовёт. Беда людей сколько, как комара! Максимка сверху им кричит, разъяснят:
— Оу! Я вам сейчас дождь говорить буду.
— Как так, дождь говорить? — сомневатца народ.
— А вот так. Дождь — те же слова. Это просто я вам водой говорю. Теперь меня всем лицом слушать надо, однако. Кажну капельку как есть слушать!
— Ну ладно, как не слушать, послушам.
Колотушкой помашет Максимка бог, постучит в небо, как в бубен. Три раза крикнет:
— Хук! Хук! Хук!
И начинатца!
Как в старом дырявом чуме — отовсюду на голову вода льётца. Вай!
Каждый думат: «Небо штоли прохудилось? Почему Максимка его не латат, не зашиват?»
Сколько-то потом думат: «А может это Максимка водой говорит, не словами? А зачем не словами?»
— Эхэ-хэй! — слышит их ум Максимка. — Так вы словами только ту часть меня, котора «Максимка», поймёте. Ту, котора тоже словами. А ту, котора «бог», как поймёте? Слушайте лучше, я вам уже столько дождинок сказал!
Потом надоест ждать Максимке:
— Э! Как-то неладно молчат. Пойду, спрошу любого.
Подходит к любому человеку. Человек ему и отвечат:
— Лицо в морщины собрал, жду пока ум дождинки поймёт. Шибко мокро, однако. Ничего пока не понятно.
— Ай! — машет на него рукой Максимка. — Не услышал, иди. Тебя здесь не надо!
К другому подходит, тот отвечат:
— Лицо в морщины собрал, жду понять. Шибко мокро, однако…
— Ай! — машет на него. — Уходи куда попало.
К другому другому подходит.
— Шибко мокро однако…
— Ай!..
Всех других обойдёт, устанет ходить Максимка бог, сядет.
Теперь так говорит:
— Мой ум совсем рассердился! Все, кому шибко мокро — уходите. Попейте варёной воды. Буду себя сам слушать, вас не надо.
Сколько-то посидел. Поговорил с собой. Встал на ноги и, в какую сторону было лицо, в ту и пошёл. Смотрит, а один человек не уходит. Лицо раскрыл, замер. Дождь впитыват, не шевелитца. Как будто умер, только лечь забыл.
Подкрался к нему тогда Максимка. Спрашиват шёпотом:
— Ты почему такой тиховатый?
— Как тиховатый не буду? — шепчет человек в ответ. — Суха капля на меня упала! Моим глазам тесно теперь. Так тесно, што заместо них щущ у меня раскрылся. Вот не двигаюсь, щущенье спугнуть боюсь…
— И што тебе твой щущ показыват?
— Беда как много показыват, слов таких не знаю. А только знаю теперь: даже если шибко мокро будет — ум сухой остаётца…
— А смыслы смутны ощущаш?
— Как не ощущать? Даже сердце забоялось!
— Во-о-от! Я же говорил! — обрадовался Максимка бог. И на месте запрыгал-заплясал. И человек тот встрепенулся. Не отстаёт, пляшет.
Как будто ум у них испортился. Прыгают, поют под дождём:
— Ий! Эхэхэйро — радуетца Максимка.
— Хокой, хокой! — не отстаёт человек.
А народ думат: «Вай!». И больше слов не находит.
А того не знат — всё дело в сухой капле! Их всего три быват. Про то Максимка народ когда-то вперёд ещё научит. Одна суха капля перед первой мокрой падат. Друга суха капля — за последней мокрой падат. Однако, ещё одна суха капля есть — сама важна. Она внутри дождя, это его суть. Её шибко слушать надо. Тогда щущ открыватца!
Тот, кто её слышать научитца — про того Максимка бог специальным словом думат, но вслух не произносит. Слово то — «поэт». А что оно точно означат, нам не ведомо вовсе. Только, думаю, не будет Максимка бог с кем попало чай пить! А человек тот, которого он внутри себя поэтом обозвал, подолгу теперь у Максимки бога гостит. Чай пьют, матёрого чиря строгают, юколу и варку едят…
А если бы народ то слово знал, обязательно подумал бы: «Зачем поэты, когда шаманы есть?».
А так только плечами народ пожимат, и в одно лицо сливатца. И лицом этим вверх смотрит — ждёт. Чего ждёт, сам знат?
Теперь рассказ уходит от них. Теперь всё…
ПРО РАНЬШЕ И ПОТОМ
Пока не родишься, про тебя кто знат? А откуда начнёшься, кто скажет?
Даже Максимка бог всё это одним непонятным словом называт — Раньше.
Совсем-совсем Раньше нигде ничего не было. И не знал никто про нигде. И сказать никому не мог про ничего. И земли не было. Только тёмна вода. А над ней висит светло облако — Святоместо.
Из того облака Максимка и родился. По сторонам смотрит, привыкат.
Тёмна вода его спрашиват:
— Ты кто?
— Я-то? — отвечат он. — Максимка, штоли не знаш?
— А Раньше ты где был, Максимка?
— А я за Раньше не отвечаю. Только за Потом.
Так вот Потом и началось. А потом — продолжилось.
Потом Максимка стал мальчиком двенадцати лет.
Потом дальше рос.
Потом у него щущ открылся. И тогда много всего напридумывал он. Землю придумал, устал по воде ходить. Всяко друго тоже.
Потом придумал стать ростом прямо с амбар. Шибко шалить любил. Когда бежит, така пурга подниматца — чума быват не видно. Когда увидит дерево, не обходит, а прыгат через него, держит совсем прямой путь.
А потом надоело. Громко вслух думат:
— Эхей, меня кто слышит? Или видит кто?
Тишина. Cлышать кто будет? А видеть кто? Нету же никого, это, по-вашему, ладно? И ничего непонятно, што происходит?
Сделал тогда Максимка из льдинок себе другие глаза — пенсны. Вставил поверх прежних, штоб по-другому про себя узнать. Отошёл, смотрит совсем со стороны, така картина открыватца. На льду стоит ледяной чум. В нём один человек, зовут его Максимка. У этого человека всё белого цвета — руки, ноги, волосы. Глаза и те белые. Товарища у него нет, жены нет, собаки нет. Только имя Максимка и то — непереводимо. Вай, как живым тут быть?
Залез на облако обратно, а глаза не менят, сверху смотрит. Пока так смотрел, совсем зима стала. Смотрит: бредёт внизу Максимка по пояс в снегу. (Зима если стала, как иначе, снег разве не выпадет?).
Подумал тогда Максимка бог с облака вниз: «Этот Максимка, который человек, видно, што-то знат, если идёт куда-то. Пусть, штоб ему не скучно, люди заведутца, штоли зря землю делал. Пусть их станет, как комаров. И каждый пусть от чего захочет, от того и родитца, я не вредный».
И стало так. И люди стали как вода прибывать, и землю собой затапливать.
И назвал всё это Максимка бог — Великий Потом. А про то, что у каждого Потом своё Раньше быват — никому не сказыват, даже не проси…
ПРО ЕВРАШКУ
Подслушал как-то еврашка чужу пословицу: «Не свисти — денег не будет!» — шибко расстроился.
— Вай! — думат. — Делать-то што? Неладно это. Служба у меня така — смотреть в оба глаза да свистеть. Свисток-то зря штоли выдали?
А потом спохватился:
— А деньги-то што будет?
Не знат.
— Пойду к Максимке богу, спрошу.
(Нет, ну как повадились к нему, гостят без устали!)
Пошёл. День идёт, два. Потом куда-то там дошёл. Смотрит — не туда. В другу сторону, может, идти надо было? Пошёл в другу, однако. Сколько-то там прошло. Совсем в пусту землю ушёл, насилу вернулся.
А того не знат, што к Максимке вверх надо идти, в том месте, где дыра в небе.
Ходит туда-сюда, свистеть забыл.
А денег как не было, так и нет.
Ещё вариант есть:
Максимка бог, как и еврашка, в норе живёт. Только нора та в небе, а дыра колючим воздухом заросла. Если бы еврашка мог всё вверх ногами переставить, в ту нору Максимки зайти бы у него получилось. Или хотя бы возле неё постоять. А так откуда он знат, всю жизнь под землёй живёт? А откуда переставлять умет?
Пришлось ждать, пока забыл и про деньги, и про пословицу. Опять свистеть начал.
Вот и пусть. Вот и Максимка бог думат: зачем слушать чужое, если смотреть поставлен?
—————————-
Иллюстрации Аркадия Перенова