ТРОЦКИЙ
…И все удары нацеливались в сияющий орден на груди Троцкого. Но, один за другим отброшены были и кропотливый вор Ворошилов, и Айхенвальд, угрожавший Бухенвальдом, Каменев с пращой и орудием пролетариата, ну и Бухарин, по понятной причине, всегда неспособный к боям.
И тогда пришёл необоримый Меркатор со своим блестящими аккинаками. Обучен был он у царя Николая II, ибо великим мастером мечевого боя был колдун, цар Николай. Был этот цар румыном, потому и цар, а было ему три тысячи лет. Некогда цар целованием предал Христа, и с тех пор не знал покоя и вот, стал учил Троцкого, а когда превзошёл его Троцкий – лютой ненавистью возненавидел он Троцкого и поклялся, что убъёт Троцкого. Выкопал Николай тайный ход в подвалы ЧК, пробирался туда ночами, перешагивая через груды, и собирал воина воинов из частей самых сильных расстрелянных антиреволюционеров.
Браковал эсеров – невидные были эсеры, ногой отшвыривал уголовников, — пачкаться..! — быстрее шло дело, когда расстреливали офицеров. Сильны были русские офицеры-воины, самые сильные в мире. От того — кишка, от другого суставчик мизинца только, — через семь лет собрал цар Меркатора. Вышел Меркатор вышиной до неба и весь состоял из рук и глаз. Силён был взгляд сокола-Троцкого, но у него было только два глаза, а у Меркатора были их тысячи – на груди, на сыромятном ремне, запазухой и на гвоздях, что, остриями вверх, вбил в его череп цар. Надо ли говорить, что сражался Меркатор всем оружием, которое только есть на земле, а убитых врагов ел. И съел он цара Николая с семьёй, — оттого не могут их найти, — пожалел только младшенькую, красавицу Анастасию, потому что было у него сердце белого офицера, а сердце белого офицера, — среди сердец, — с золотой сердцевиной.
Полюбила за сердце его Анастасия, больше любить было не за что, родила ему сына, тоже Меркатора, и умерла. Выпил с лица её мёртвой водки сын, вырос до небес и стали бороться отец и сын, но никто не мог победить. Семь лет боролись, — стонала земля, Донбасс истоптали, Урал, Магнитку…
….«Тьху!» — досадливо плюнул Сталин и поделил Россию: западные рубежи отдал сыну, а восточные стал охранять отец. Подвесили они на тайги бубенчики, песком пустынь присыпали бритвенные лезвия, обнажили морское дно и пустили ток. Стал на токе их Карацупа, а где Карацупа – смерть самураям. И ходили отец и сын в шинелях с красными нарукавниками, в красных сапогах и красных буденовках мерным шагом, не спали и всё-всё видели. Птица не могла пересечь границу – рукой ловил птицу старший Меркатор, саранча с Востока не травила посевы – в лапшу рубил её шашкой младший. Только как гром шумело над страной – то перекликались Меркаторы:
«Стоишь, сынку?» — рокотал отец.
«Велика Россия, а отступать некуда!» громыхало от сына. Или же про порох в проховницах, по настроению. Успокаивались тогда отцы-матери, сестры-бабушки, кумы-зека да внуки-девери, и засыпал в песчаном укрывище на семижильном дубу богатырь батька Махно, думая: «Всё, значит, будет». Только пришлось проложить рельсы, чтобы подвезти с Днепрогэса тысячепудую, из чугуна, дубинку молодому богатырю – шашки уж очень изнашивались, жалко.
А когда Сталин кликнул клич, сын Меркатор, охранявший восточные границы, понял, что подошёл его час и оторвал себе пальцы на левой руке. Стали пальцы могучими линкорами, мять волны. И оторвал он себе пальцы на правой руке – стали пальцы ткачихами и комбайнёрами, ударниками коммунистического труда и Мамлякат Акбердыевной Нагахановой. И вырвал он себе сердце– стало сердце Луной, чтобы светила России. Член же свой он поделил надвое:
корень отправил в Германию, а навершие, отполировав и покрывши немецким лаком для маскировки, — в Японию на разведку. Так появился в Японии Рихард Зорге, а в Германии «Красная Капелла».
Соткали тогда ткачихи льняное полотно и перевязали его раны. И стал Меркатор как Щорс, даже и лучше. Привязали тогда ткачихи тысячепудую дубинку к правой его руке, и отошли за поребрик, обливаясь слезами. Расписался он кровью на Мавзолее, и вышел младший Меркатор на смертный бой с Троцким.
Потемнел с лица Троцкий, оправил пенсне и сразил пограничника одним могучим ударом, впоследствии перенятым Чегеварой. Упал богатырь, обливаясь, и к ранам его, хрипло захохотавши, нагнулся Троцкий – напиться крови, снять заклятие Сталина и помолодеть на тысячу лет. Но вдруг почуял, как пала на него, от небес до океана пролегши, тень. Поднял Лев Давидович сразу же поседевшую голову, а уж поздно: шаг в шаг, след в след шёл за сыном-героем, герой отец. Подкрался тысячеглазый Меркатор со своими блестящими аккинаками. И отступать Троцкому было уже некогда.
…Это потом скажут, де,«ледоруб». Но правильно было — аккинак.
И поднялась пыль, скрыла. Подул лёгкий ветерок, пыль сошла и люди увидели: кончилось
…Сел потом Меркатор, бросив оружие, и прикрыл тысячи чёрных глаз, оплакивая сына. Птицы падали замертво от его горя, но издалека уже крались враги, неся страшное, неотразимое оружие. Через горы и леса несли они, плыли через моря, ходили на цыпочках, сами его боясь, но донесли. Голосовали. Выбрали сильнейших: Гога и Магога. Замахнулись сильнейшие и промзили Меркатора, вместе с телом сына, девятиконечным копьём. Вошло копьё в каждый его сустав, в каждый член. И встал Меркатор, встал и семь дней бродил, давая названия разных мест, а потом вернулся к телу сына, чтобы умереть, отбив Сталину телеграмму-сверхмолнию:
«Рай».
— Тот кивнул.