Долго движение
туч и ворон над бескрайней
вечнозелёной равниной, покрытой лесами.
Спряталось солнце и серое русло
длинной реки, расплетённой в лугах,
серо, как гладкая сталь.
«Как же сегодня без солнца?
Надо хоть что-то взамен.» — размышляла
птичая пара, присевши поодаль
благостных мест.
Эти птицы держали
судьбы держав под крылами, как жалом.
Нету им равных окрест.
Всё трепетало пред птицами: клювы
их как линкоры, а лапы, что город.
Телу ж — сравнения нет.
Всё трепетало пред ними, рыдало и — ниц.
И только коровы — сверху как точки
— рассыпались вдоль косогора по хлебу,
а пастух зачарован, дудочку пьёт он,
как светлую воду, музыку в поле пролив.
Дудочка чудо и вправду, коровы ж
всё приминают посевы, — получит
крепко по шапке мальчишка печальный,
босый и тощий, влюблённый в мечтанье,
мира не видя в упор. О, как горько рыданье!
«Выдержишь если расправы жестокость
где понесёшься, стремясь от погони,
если же спустят собак, побеги к водопою.
Там затеряешься раненным зайцем…
…Нету поэтам местечка на скучной планете.
Нету, вы жесткое тесто забытое Небом. Вы дети,
дети вы глупые — как же вам жить, то ли съесть вас?»
(Так размышляли гигантские птицы,
вычистив клювы. — Зоб уж набит, да и шея устала
точно клевать, а дашь промах — клюв погнут.)
«Нет уж, сиди, друг, свисти….
— Что ты, примолк? Или дудка пропала?
…А, побёг за коровой, да грохнулся в омут.
Эка он плещет по тёмной водице.
Эка, гляди, вот и лапти поплыли.
Олух, бля, — брассом!.. Нет, не умеет.
Что ли слететь, выручать?
Ну, пожалуй…»
И поднялись, словно чёрные скалы
перья крыла вышиною, как домы,
лёгкие домы людей, и поплыли,
сразу же застя мир мглой.
Нежно, так нежно, как девушка парня,
первым ей к шее задравшем рубашку,
когтем стальным мальчик поднят из вод.
Вслед им тягучие воды тянулись:
вот же, удрала добыча.
«Вот свинство».
«Что же теперь?»
(так подумали птицы,
сидя на горке, вдоль коей коровы,
право же, хитрые бестии, право!
«мукая», шастали, мяли пшеницу)
Явно побьют пастуха-то крестьяне.
Тётка Авдотья давЕча грозилась,
скалкой трясла, а сосед её, Коля,
тот, что с пудовыми лапами, тоже
молча сжимал кулаки. Эти рады
им хоть кого дай — отлупят!
Выпьют стаканчик Зубровки и — с маху…
Стол прошибают — большая сноровка!
«Ах, искалечат мальчишку!»
сказала та птица, что посветлее
«И мне что-то жалко»
вторила чёрная как антрацит.
«Были б мы галки, — а так…»
«Хай живёт!» хором сказали.
и пламя в глазах засверкало
Мускулы сталью упругой налились
тотчас же стали они оружаться…
Крепкую взяли одежду, ботинки
«Dokers» тяжёлые вынули тоже,
зашнуровались, попрыгали: что же,
бряка, да стука не слышно.
«И, с Богом!»
Перекрестились и всплыли до неба
мощным крылом высоту рассекая.
О, так титаны когда-то порхали,
о, меркло всё под их махом огромным,
девять раз землю вокруг облетали,
чтобы — к деревне где были коровы.
Девятью девять могли бы, не жравши,
мяса людского, не рвавши носами,
но у них цель была — раз уж поднялись,
мир наказать за поэта. (Да, сами
сами жестоки те птицы, но что же,
просто сидеть, когда губят мальчишку?
Вот, запылала душа их: негоже
сыто сидеть, перелистывать «VOG».
«Нет! Защищая убогих и сирых
мы мир накажем, отшлёпаем, вставим
там, где достаточно свечки — винтовку.
Там где винтовки — до мяса зажарим.»)
Шасть до деревни. И — всех наказали.
Даже малёнок, сидевший у печки,
Шарик, погавкавший подле сарайки
были истерзаны, смешаны с грязью.
Кошки таскали кишки.
Острыми клювами жёсткие кости
мелко дробя, навсегда расчитались.
Нет человека — и нету проблемы.
Правило в мире одно.
— Не было в том ни грехи и ни злости.
Словно в грозе: захотелось им кушать,
всё же добро силы много вбирает,
вот и пришлось повытаскивать души
грубых мирян.) а потом ворковали: «Помнишь,
Авдотью пронзил острым клювом?!
Как я её!… Да с оттяжкою, сбоку!..»
«Круто! Ну, что ни скажи!»
(ей отвечала другая) и мирный
день свиристел, словно вечный скворечник.
Мальчик-пастух в это время проснулся,
дудку поднял и над лугом три ноты,
чистых, волшебных поплыли, мешаясь
с воздухом светлым, планету вращая,
гладя планету, окрасивши ветер
словно настоянным чаем,
тонким зелёнки раствором, а после
марганцем розовым… Дудка играла,
слушая, Боги с Олимпа спутились
и, головою тяжёлой кивая,
вымолвил Зевс:
«Искупилися Жертвы! Бог с ней, с Авдотьей,
и я же — с соседом. Главное — музыка в мире осталась!»
———————————————————————
Ссылки по теме: