Всадник
Нож 2
Учение о минете
ВСАДНИК
Он жил на горе в маленьком пряничном домике, жёлтом — того самого цвета, который у лимонных пряников. У апельсиновых цвет не тот, и он всегда придерживался мнения, что апельсиновые — схожи с оптимистичными женщинами. Все женщины, которых он знал, были оптимистками, и потому жить ему было не с кем. И он спал с красной кошкой, собственноручно сшитой из старой шляпы и набитой ватином из разодранного с уголка одела. Любой скажет: тут нужен ватин. Ночами он кошку клал около головы, с тем безошибочным расчётом, чтобы лицо, при засыпании клонящееся вправо, щекой оказывалось на красном. Ночью ничего не видно, но знать цвет кошки необходимо и иногда просыпался и неожиданно включал свет, потому как — кто его знает. Изредка предосторожность оказывалась нелишней.
Когда становилось холодно, он кусал луку, когда страшно — пел. Пел он всегда одно и то же, и никто не знал, что именно, потому что никто не слышал, как он поёт. Но страшно бывало — потому что страшно всем. Значит, пел,- что и следовало доказать. Последние слова он непременно записывал на грифельной доске красным мелом. Белый был бы дешевле, но, на излюбленном сером грифеля красный вдвое живей, и завуч неизменно хвалила его. » Добро же тебе!» звучно думала завуч, но — дела отвлекали, а он возвращался в свой маленький домик, и ел, начиная с угла.
В стене он выел слова. Рисунками пренебрегал. Ему очень нравилось слово «Мир», потому что зелёное и короткое, а двугорбого, под ткаными тёмными покрывалами «Навухудоносора» приучил возить себя на туземный базар, где он привязывал слово пеньковым вервием к могильной оградке родной бабушки, да что толку? Возвратясь с покупками, он неизменно не находил слов. Спасало лишь то, что в стене всегда можно выесть другое слово, а бабушку он прощал.
В стенке он всегда выгрызал квадрат и вставлял окно. Окна получились добрые, со слезой и только форточки не открывались из-за того, что он слишком много себе позволял с ними. — Бились защёлкой об угол, скрипели, глотали гвоздики и шурупы и, если сил терпеть более не оставалось, залипали мёртвою краской, а он бронзовел со стыда… -Бронзовел себе, бронзовел… — прекращая этих глупостей, только когда в длинную прорезь ящика Драфт входящие сыпали серебром, а исходящие, Сэнт, норовили умыкнуть весь жесткий диск и перелить на цветной металл.
Тогда прекращал.
А когда пришёл его срок, и он навсегда покинул свой дом, верхом на «Глади медленных вод», держа в руках красную кошку, — никто и не знал, что утром жилец исчез. И не встречал его с кистью в руках начальник последней заставы, испрашивая книгу в «Пять тысяч слов». Так уж вышло.
Старые люди говорят, что иногда, весною, в бескрайних степных просторах птицы встречают старика на синем быке, и — его самого, с красной кошкой в руках, и на «Глади медленных вод», но ручьи неизменно опровергают это. Впрочем, что взять с бегущей воды? Только свет…
НОЖ
И вот: нету ножа, что по крови б не скучал. Дурень, раз, так выучи: где рука ли, нога порезанная — кланяйся железу, благодари: нож малым взял. Потому: нож мечу помощник, мог и поболее отхватить. Ты пустозвонам оставь, де, «хлеборез мимо мяс». «Хлеборез от мяс, да хлеборезом нас» — вот есть как! Куда поворотит, то и подеется, потому лезвиЁ особая вещь. Лезвиё делит. Вот Бог собирает, а нож делит. И ещё: «Лодья воды режет, а нож — плоть» — это вот пойми.
…У-у, дурень, «Большой, — говорят, — а без гармонии». Вас, что ль, там на свечном заводике льют — всех на один фитиль? Разумей: кормчий есть ножа, парус. Нож — та ж лодья, а кто правит, про то пусть неведомо. Довольно с тебя: рука — она пашет, режет, колит, но выбирает нож сам. А то почему б, у хозяина, хозяйки — да у любого, есть любимый нож?
А коли нету любви к ножам — то сырой человек. Сырой, — то и значит, что непропечёный: Бог когда людей печёт, в печь садит, то первые подгорают, а последние, возле устья — недопечёные. Эти ничего по жизни не знают, слепишь рыбу из них — чешуёй обрастут, слепишь пса — он готов в чепь, колобка — по-окатится по дорожке. А куда — неважно ему, он непропечёный. Потому и не любит ножа. Зачем ему нож? Чтобы жизнь по-живому делить, крепку быть надо. А тесту оно ни к чему. Ему и жизнь ни к чему, он и не знает, зачем жить. Не нужно ему.
И ещё: люди есть ножа. Метки даны: кому зарубки на ухе, — по хрящу пальцами провести, — там. Или глаза разные, говорят «зенки колотые», что значит, прокололи ему глаз, да заменили иным, — для знака людям, для отличия. Ещё метки есть, да тебе ни оно ни к чему. …Вот тем людям нож поводырь и друг, в у них, вдвоём с ножиком, получается и в руках горит, когда нож есть. А и проще всего понять можно так: ты вот голый, — то есть без ножа, а ты его, братца, в карман да и походи. Пройдёт неделька, сравни — было как, а как стало. Когда хорошо стало, то, может и ты ножу причастен.
Однако, точно сказать сможешь только когда порезавши палец и, поблагодаривши ножа, враз спросил:
«О чём речь?»
И, коли поймёшь ответ (а нож — тот ответит!), и сбудется, то ещё надо подсказок ждать. Два раза сойдётся — всё, твоя судьба нож. Это, считай, Боженька тебя взыскал: охраняем и водим ты силой, которая превыше людей и нож за тебя ответчик. Только не…
…А, паря, гляди сам. Тут не знать, тут прожить над-ть.
…Большее нас есть нож. До нас был, после нас будет, ведь покуль мир стоит, то делЁн. Общего-то и не было, покудова жив человек. Вот, прейдём, тогда явится мир един, как до нас был. И хоть не от нас пошло: Господь изгнал Адама и ангелов поставил двух у Врат с мечами. Мечами — вот откуда идёт! А мы.., что ж, мы только люди. И повторяем, а за числом нашим — усиливаем. Говорю: до нас был, не нам дан, после нас — Бог весть, а пока мы — без ножа не живём. Главный в дому он, нож.
Что баили, де, в смерча его бросать, чтобы смерчи остановить, не верь. Ветру свой путь, ножу свой. Оно, другой бы тут нож, из старых, тот бы помог, а нынешние — нет. Нету таких сил в железе, чтобы смерча остановить: больно железа в мире много. Если уж трактор за один раз льют, то, значит, канули кузнецы. Не нужны ныне они, да и их волшебство. …Ты головой не мотай тут мне, мне сочувствие твое вон, до ели, хитёр ты, я посмотрю, паря. Сказано тебе достатошно.
…Но и то возьми: сколь нас много — нешто смерча останавливать, когда люда на земле, как мурашей! Вот пускай и проредит пусть нас смерч. Людей много нельзя, от нас вред.
…Коли тебе уж край приспичило, то — вот: поди в дом, где старые люди жили, да все померли, вот поди туда. Возойдёшь в сенцы, нюхай. Дурён запах — вон оттедова, хорошо пахнет — заходи. Оно, будь начеку, хозяин знает, с чем шёл, зачем-почему, ошибёшься в словах, даст раза — там и пристанешь. Словом, подарочек бери, какой хошь, но чтобы самому не стыдно было. Так бери, чтобы вровень тому, что ищешь. И коли угадал, он тебе покажет нож. Вот бери и — ноги…
Энтим можешь смерча пробывать.
Остёр нож — царь, без ножа — в ларь.
А время всегда одно. Сто лет тому засапожный нож за онучи мужик затыкивал, (тот хоть какой ни есть, а нож), и посейчас таскают. И служивых на штыки принимают поныне, а мир всё стоит. Он тот же, и не изменится — так устроено. Отделены мы лезвиём Неба от большего, от того, что в снах, вот потому мы здесь и делим ножами. Делим, делим, раз уж мы люди, на пути, у всех одинакового, сызмала до ларя.
И только изменились ножи. Но и то сказать: больше людей, — половы больше. А отсеется полова на дурных ножах, отделит полову Лезвиё, годящим тот час же настоящие ножи придут. Ведь ножу рука нужна, он тепло любит. А того больше — любит живое сердце.
Ты сердцем нож полюби. Не страхом, чтобы от страху всех победить, а сердцем. Тогда резать людей не надо, потому, сам нож, и это другим заметно. Думаешь, люди дураки?
Они дураки где угодно, но не с лезвиём у горла. А которые дураки и там — тем время вышло. Просто разно людям времени намерял Он.
Нож.
УЧЕНИЕ О МИНЕТЕ
… Хочешь, тебя научу, парень? Счастливый будешь, вспомянешь, можт, свечку где-нить запали, за меня — пропащую…
Так ты ей скажи, парень, скажи: под х… пусть губы не подворачиваит. Пропустит поглубже пускай, до глотки — вся недолга. Да языком от шейки вниз пускай не елозит — китайцы все дураки. Ей оно нравится, ясно, самой оно нравится! Давай ей, путь лижет, только б не потекло твое морожено, хе…
Ты так: в горло ей кончил — твой прикол, а так, если, снаружи — ее… Так смотри.
А нас, баб счастьем кормить вредное это, забалуемся. Не отобьешься. Так что к себе, под себя пятерней-то греби-насыпай, и пойдет. Как сунул, так уж и вые..шь, говорят.
… свечку, парень, ох!
(внезапно поет)
«…нагулялалася по увалам, по га-ра-дам!
И прошла красата мая даром,
но тебе я и даром дам…»
…И еще, — скажи, чтобы не убирала зубы совсем-то, — больно бывает, но тебе, по роже видать, в ка-айф. Отвечу…
…Ну, плечевая я, плечевая. Что дальше?
— Не человек?.. Ну да, блядь…
шоферы нас любят, алтаек, ебкие мы. Втроем, да хоть в десять хуев нас еби — падтерлась, па-ашла себе.
А русские — гавно баба. Рисовка.
Шоферы любят алтаик. Нас хорошо на колесо привязывают. Как денег у него нету, и он снимает двойной скат, так, значит, мне иттить на «колесо». О-ой,сколько раз уже попадала…
Подпоит хорошенько, ну, вставит, значит, чтоб скользила, ну и охотку себе сбить, еще нальет, и на колесо. Ну, подстелит что-нить, — голой-ко.., занедужеешь на резине… Люди же, как никак…
Хребту больно сперва, однако, алтайка все терпи-ит. Ит, мужичка-т под газом надо си-ильно…
Привяжет, и — лампочку красную на фуре, и по мобильному там кому знает мигнет. Гля, — подьезжают, договариваются, подходют. …Ино, такой вправят, аж трещшышь. Но и хорошо-о, ой как!!!
Поебут, сколько надо, отьедут,, а кому понравилось, на еще остаются… Дорога то горная до-олгая, бабу надо, ан — нету. Хе! Места надо знать.
…Смешно-то, ой! Ино, чужой хочет, чтоб я подмылась.
Хе-х! Балдяй, однако, — как подмыться? Привязанная ит, отвязать-та нельзя, сбегу.
А иному — «с соплями» давай, поскольже. Уж этого зараз знаю, что дальнобойщик, привыкся в очереди бабу драть… Свой, получаится. Так-то не вижу, но — узнаю. Ой-ей, баба знаит, кто бабу драит, так-то…
И бегаит мой-та, с канистры меня подмываит, согрел на костре, — люди же. Тряпкой меня оботрет.
— Отвязать не, нельзя, поссать — вперед перекатит, подержит. Отвязать нельзя, спину сломаешь, потом-та назад. Отвязывают? — К ночи и отвязывают, холодаит, тогда и отвязыват. День — работа, ночь — спать. Люди ж.
Деньги… Ну, все-не все, и его ж была работа, вот, сколька надо возьмет, остатнее мне. Не обидят.
Вот! До двух с половиной тыщ за полдня подымала. Вот! До трех.
…Не, не так сильно много, мало. Ну, двадцать, от силы, и все. И по очереди. «Трамвая» нет, — он не пускает, местных гоняет, водки дает. А с водкой я чего хошь можная.
Хочешь меня? …- Нет? — Тогда пей.
Она налила, я выпил.