Люди и нелюди – «Татуиро» Елены Блонди

Я рада, что вышла из печати первая книга «Татуиро»,  но мне жаль, что не все три сразу, потому что прочесть только первую — все равно, что не прочесть ничего.
А я прочла все три – вот как мне повезло! И дала свои имена всем троим: первая – книга вопросов, вторая – книга действий, третья – книга ответов.

Это для меня так.
Для другого – будет иначе.
Потому что каждый найдет там свое.

Игорь Лазарев

Первое, что сделаю я, дочитав роман – зарою свой фотоаппарат, похороню его в черной земле, забросаю сухими ветками и ржавыми листьями. Разве я смогу так снять, чтобы получилась печальная нежность запотевшего стекла, перед которым склонились предметы, думая свое, а за ним, за дорожками слез — мягко изломанные ветви деревьев и дачные стулья, вросшие в серую траву…
Разве я смогу увидеть так…
Безнадежно.
Ни одну книгу я еще не читала так долго.
Ни одной книге я не сопротивлялась так активно.
И так бесполезно – потому что она меня победила.
Ни одну рецензию я не писала так мучительно.
Наверное, это потому, что я знаю автора – Елену Блонди.
Потому, что я понимаю, из чего выросла ее книга – из какой боли, из какой надежды, из каких желаний.
Из какого опыта жизни.
Противоположного моему настолько, насколько огонь противоположен воде: там, где она шла вперед – я сворачивала; где она теряла – я находила; где она обретала – я упускала сквозь пальцы. Она шьет – я могу только наметать. Ее швы прочны, а нитки завязаны узелками. Мои швы расходятся, а нитки расползаются…
Она не боится.
Я…
Вот  я и сопротивлялась: ведь на страницах романа меня настигла та жизнь, которую я знать не хотела, которую отталкивала, которую не признавала.
Я не хотела ничего знать про зверя Карпатого и демона Яшу, про глупых девчонок, готовых ради любви на такое, что и воображать страшно, про гламурных фотографов и актрисок,  про глянцевую и грязную жизнь.
Про Нелюдей.
А на самом-то деле все звери и демоны, вся грязь и боль – внутри нас самих.
Но в нас – и азарт творчества, и страсть познания, и сострадание.
И  любовь.
Любовь, вызывающая смерть, и ужас, превратившийся в любовь.
Место, где темнота встречается со светом и, перемешиваясь, они создают жизнь. Такой, какая она есть, всегда, и мы все — на этой грани.
И каждый волен выбрать сам, что он увидит на сделанном Мастером снимке…

Мы и люди, и нелюди.
Всё – мы.
Ты сам кормишь своих демонов – или ангелов.
Сам  растишь своего зверя. Или птицу.
Ты сам выбираешь, какой дорогой идти.

Есть три травы, схожие внешне. Лист дают острый и тонкий, темной зелени и рыжеют от зноя одинаково. По весне, после снега, отсчитав тридцать солнц, выбивают из корня колосья — одинаковы цветом и запахом. И через луну — высыхают. Когда ветер ложится в лощинах — звенит краем листа, как тонким железом, выберень-трава. И о звон ее можно порезать ухо, если проснешься не весь.
Тебе нужна лишь одна, правильная. Но выбрать ее — только уходя в степь, не беря с собой ничего, кроме глаз и мыслей. Гляди вкруг себя, думай степь. Не раз пойдешь, не два, а десять раз по два. И в один из разов увидишь, как после злого тумана падет на нее роса. Верной будет трава, что на узких листах держит круглые капли с искрой солнца ушедшего дня. А качнешь — не упадут. Траву не рви, чтоб не ранить ладонь, а только подставь, и вели каплям в руку упасть. Веки смочи и губы. И тогда изберешь то, что твое, даже если не ведал.

И все-таки – ну не могу я ничего с собой поделать!!! – не нравится мне этот Мастер Витька, и две Наташи тоже не нравятся!  Все кажется, что одна из них лишняя, и вообще – дай мне волю! – я много чего повыкидывала бы из романа, чтобы он стал стройней, четче и просторней;  много бы нитей пообрезала,  чтобы не торчали бесхозными хвостами: ну, например, зачем эта портниха с волшебной вышивкой на платье? Она появляется один раз  в первой книге и больше никогда, а я помню ее на протяжении всего романа!!!
Имя – забыла, а саму – помню.
Но!
Если мне позволить выбрасывать и кромсать – это будет уже мой роман.
А у Елены – вот такой.
Он не идет по прямой, как пионер с барабаном (господи, причем тут пионер?!) – он ползет, как змея. Прихотливо и своевольно. Сверкая пестрой шкурой.
И только ты привык, что шкура желтенькая в ромбик – змея сбросила кожу и стала зеленой с черной полосой по хребту! А потом еще и еще…
Надеюсь, что Лена меня простит, но все-таки  — все-таки!!! — мне больше нравятся те части романа, где про мир иной.
Про иные миры.
Миры, через которые летит мертвая птица
Про те миры, что стоят за плечами обыденного, что прорастают в него змеиными плетями побегов и открываются черными дырами…
В этом мире  оживает татуировка, плывет с рыбами Дарья, бежит рыжей лисицей Лариса и бродит по степи мальчик Васька, слышащий голоса травы и все знающий о том, «как по ночам вырастает в степи старая церква и утром нет ее. Про баб каменных, что бродят в траве и от взгляда валятся, а отвернешься — снова стоят за спиной и слепыми глазами на тебя смотрят, смотрят.
…Как из воды, когда она светится, выползают светилявочки, размером с Васин кулак, пищат так, что уши режет, и в руки брать нельзя, а то в прорезанную дырку в ухе прыгнет и останется там. И тогда не будешь слышать здесь, а все только оттуда, из-под моря.
…Про дырку среди камней, куда в Бешеной вода уходит. Сто лет уходит и все никак не уйдет, а как засосется туда вся, то и откроется на дне бухты тыща костей и черепов — все обмотанные золотыми цепями.
…О девочках черного винограда, которые в старом винограднике за сосновым лесочком, и кто их видел, у того на сердце открывается глаз и все время плачет.
И больше нравится про мир, опоясанный змеями —  где мастер Акут, раненый любовью,  и женщина Найя, принесенная западным ветром,  где охотник Меру и красавица Онна, вождь Мененес и его юная безымянная жена.
Где  так просто и страшно жить.
Где летают серые бабочки сумерек и владыки выбирают себе жертву.
Эти миры придуманы, созданы, воплощены автором – и я слегка завидую тому наслаждению, которое испытала Елена, нанизывая на нить своего повествования яркие бусины образов, плетя циновку текста.
Мое  наслаждение – читателя – не меньшее.
Просто оно  — другое.
Творить – слаще!
У Елены  слова – живые. У них есть плоть и кровь, вкус и запах. Одни – шершавые, как скорлупка ореха ош, другие – гладкие, как морские камешки. Все, что видит Елена, становится словами.  И, читая ее слова, ты видишь – мягкую глину, продавленную пальцами ног,  суетливую струйку воды, мокрую пружину рыбы, тайные заплатки снега среди холмов в степи и слышишь, как издалека, от четкой линии горизонта, вплывает в уши размытый и тоже бледный крик птицы…
Каждый пишет, что он слышит – каждый слышит, как он дышит…
Дыхание этой книги – неровное: так хватает воздух сорванным горлом бегущий —  так задыхается, хрипя,  тонущий — так забывает дышать прячущийся…
Так дышит страсть.
И хотя путь книги прихотлив и по-змеиному извилист, дойдя до конца, ты поймешь главное: этот хрупкий мир, опутанный змеями, стоящий на краю погибели, спасет только женщина.
Только умная женщина, умеющая любить.
И это важно.
Потому что одной любви – мало.
И одного ума – недостаточно.
Разум без любви несет смерть.
А сон разума рождает чудовищ.