Поехали как то Саша Петрович Антропов, фэнтезист, Костя Вольнов, космофантаст, и Алёша Григорьевич Дубровский, фантаст-постебушечник, на фестиваль. Ехали же на Диме Макаренко, у которого прозвище было учитель. Учить-то он особо не умел, но бухал, был по жизни сильный, красный, и почему-то менты его не останавливали. Он будто бы радиоволну какую-то излучал. Оно, может, и верно было, так как Дима Макаренко, вроде типа даже и писатель был, сочинял немного по-кинговски, правда, не оценивал никто. И там, в одном романе, был человек-магнит, и он чего-то там такого поотмагничивал. Последнюю книгу Дима выпустил года три назад, после чего подался в Орифлейм, и там у него даже чего-то получалось. Об остальных ребятах можно лишь сказать, что писали они плотно. Строчили, что дятлы. Алёша Григорьевич Дубровский еще в детстве себе поставил задачу быть быстрым. Он сравнивал себя с ковбойцем. Это когда два чувака стоят друг напротив друга, стоят, пальцами шевелят. Кто первый? Кто самый быстрый?
Дело это такое – думаете, захотел – сделал? А как бы не так. Алеша Григорьевич установил рекорд – один авторский день в режиме 30.

-Надо бы остановиться, пассать, — сказал Костя Вольнов.
-Да и жрать охота, — сказал Саша Петрович Антропов, автор трилогии «Хоббиты-Сенокосцы, 90 век», — вон, зырь, на горизонте чо-то виднеется.
-Это посёлок Марково, — заметил Алёша Григорьевич Дубровский, — нам ехать от него еще 80 километров. Там, кстати, живёт Маша Александровна Боярская, хорошая литературоведша, библиотекарша. Если мы к ней заедем, то там будут и газ, и квас, и разговоры о книгах.
-А поехали, — предложил Костя Вольнов, — пожрём, чо. А Диме пить нельзя, он за рулём. Кстати, что такое режим 30?
-30 авторских листов за месяц, — ответил Алёша Григорьевич Дубровский, — я – быстрый. Я очень быстрый.
И вот, приехали писатели-фантасты в Марково, а тут уж и темнеть начало. Надо было и еды купить какой, да и водочки, да и пивасика, а может и чего еще. Решили сначала в магазин, а потом уж в гости к Маше Александровне Боярской, тем более, что ей было позвонено заранее, да и сообщено – мол, группа светочей, прорезая воздух дорог судьбоносных, движутся в сторону фестиваля фантастов, едут, везут мозги свои, а автомобиль ихний – словно космический аппарат «Лекс», не иначе. Ну, что Маша Александровна ответила, знал лишь Алёша Григорьевич Дубровский.
Остановились тута они, купили водки, селедки, колбасы, хлеба, а еще взяли длинный такой кетчуп, состав: 90% крахмала, 9% красителя, 1% уксус. С колбасой – в самый раз. Потом подумали, взяли еще пива. Тогда и приехали к Маше Александровне, на стол накрыли, а она им и говорит:
-Надо окна закрыть. Ночь наступает. Опасно.
-А знаете, мне это нравится, — проговорил Дима Макаренко, — такая ночь, такая глушь! И живёт наша прекрасная Маша Александровна напротив библиотеки, и в ночи она сияет в обратную стороны, в темноту. Помните роман «Черный свет»? Там он светил. Вот так и у нас светит. Смотрю я и упиваюсь вот светом этим черным. А все потому, что вдохновение меня посетило. Я недавно смотрел один фильмец, и пока смотрел, пришла мне мысль написать новый роман. Фильм, стало быть, американский, но носитель идей сейчас не Америка, а мы.
-А я знаете что, — отвечал тут Саша Петрович Антропов, — а мне в голову пришла презамечательнейшая мысля. А не написать ли мне роман по мотивам русской классики. Например, Раскольников-вампир. Представляете? То ж он одну только бабку убил, ну да эту еще, тетка там был, в девках которовская. А то прикиньте, мужики, будет Раскольников ходить и кровь пить.
-Нехорошо это, — сказала Маша Александровна, — ох, как нехорошо. Вы и сами не понимаете, что дело не в том, как вы еще извратитесь. Вовсе нет. Это нельзя говорить…. Тут…
-Да что же, — отвечал ей Алёша Григорьевич, — наливайте. Выпьем. Сухо в организме. А у меня идейка еще лучше. Ох, как подумаю, так смех и разбирает, уж такой я по жизни и юморист. Я вот решил Ревизора сделать серийником. Ну, вроде тогда не фанастика, а хоррор. Это самый. А, Хлестаков.
-Лазерный меч надо ему дать, — посоветовал Костя Вольнов, — он будет и с ножом, и с мечом.
-Ох, ох, — произнесла Маша Александровна.
Будто бы и правда не к добру.
Но это если б люди были трезвые. Да и тут ведь не всегда поможет. В голове должен царь сидеть. Ежели что такое намечается, так царь достает трезубец и машет – мол, стой, прислушайся. Иногда ж вроде как и царь какой бывает, только на Руси все чаще это краб, ну, то бишь, клешня, механизм хвататательный, у писателей-фантастов он хорошо развит. Это если краба нет, то нужно идти получать диплом по специализации «Стояние Пешком». Но речь и не об этом.
А вот выпили они по пятой, по шестой. Пива бац, наливают. Пенка шипит. На столе нарезана колбаска та самая. Рыба – селедка, с лучком. Картошку Маша Александровна сварила, укропчиком посыпала. Кетчуп крахмальный выдавливается со звуком таким – пзджик, пзджик! Еще были огурцы консервированные, сорт нежинские. Это которые семейные. Порежешь один такой огурец, и вся семья сыта. Еще было два помидорки на столе, такие большие, что порезали их на кусочки. Еще немного сальца было. Алёша Григорьевич Дубровский, фантаст-постебушечник, тут припил и решил стихи читать. Стихи ж он сочинял один хуже другого, многие удивлялись – каким это местом он их сочиняет? Удивлялись, а в жежешнике ему писали – о, молодец, о, как круто, о, сатира прямо-таки. Алёша ж Григорьевич слушал, на душе теплело, и даже кошка приходила греться этим теплом. Ложилась ему на грудь и мурчала. Но то когда дома он был. А тут он грел сам себя и пространство.
Костя Вольнов решил покурить на улице, воздухом подышать. И вот, вышел он, а тут такая картина: Саша Петрович Антропов наливает. Дима Макаренко держит в одной руке кусок сала, в другой – стакан пива. А Маша Александровна пошла к плите пожарить яичницу, лицо у нее строгое, учительское. Еще бы, она ж литературовед, библиотекарь, в той самой библиотеке, что напротив. Тут крик:
-А-а-а-а!
Никак Костя Вольнов кричит. Пока друзья наши писатели с места вставали, прибегает Костя, взъерошенный, ужаснутый чем-то, и пол штанины отсутствует у него.
-Они там! Они там! – кричал он.
И все смотрели то на лицо его, то на отсутствие штанины.
-Я хотела предупредить, но вы бы всё равно бы не поняли, — сказала Маша Александровна, — но ваш приезд сюда таит немалую опасность для вас самих. Мы находимся напротив библиотеки, книги в которой по ночам оживают. Это – книги-зубастики. Они очень опасные. В прошлом году у нас проездом была делегация фантастов, все они ехали на фестиваль. Дело в том, что, как видите, Марково лежит на пути к фестивалю. А объездной трассы нет. Но никто этого не знает. Иммануил Бойцов в прошлом году ехал ночью по этой дороге. Книги-зубастики остановили его и зазубарили. Тело так и не нашли.
-А! – закричал Костя Вольнов. – А! А!
Все посмотрели на него. Космонфантаст, автор романов «Космическая Одиссея 2036, 2037, 2038, 2039» не мог сказать ни слова. Он показывал пальцем на улицу.
-Вы уж меня простите, — произнес Саша Петрович Антропов, — только всё это полная хренотень. Как я понимаю, на Костю напала местная собака, а вы выпили, Маша Александровна, и я вас прощаю поэтому, так как душой я человек широкий, добрый, я – мастер слова, и еду я на фестиваль, чтобы давать мастер-класс. Вы же как женщина библиотечная, вам пить видимо вообще нельзя, вот вы и рассказываете нам всякое. Давайте вы Косте найдете какое-нибудь трико, если такое возможно только, а я выйду и собаку прогоню.
Надо сказать, что он говорил всё это, а никто и слова не произнес. Но только вышел он, как раздался жуткий вопль.
-А! Мои яйца!
Влетел Саша Петрович назад, держась за причинное место, глаза – полные ужаса. А в дверях появилось несколько книжек – они подпрыгивали на месте, приоткрываясь, и там виднелись преужасные зубчики. Один томик был Джеком Лондоном, второй – «Книга о вкусной и здоровой пище», и в зубах у нее были куски одежды. Видимо, она Сашу Петровича хватанула. Но это не все еще – с улицы бежало еще несколько книжек. Ног у них не было, они подпрыгивали.
Дима Макаренко, справившись с оцепенений, вскочил и закрыл дверь, бросился к окну и захлопнул форточку. За дверями зашкреблось. Алёша Григорьевич Дубровский принялся шептать что-то. Видимо, молился. Маша Александровна стала осматривать повреждения Саши Петровича Антропова. При этом, что уж делать, пришлось снять штаны. Впрочем, момент был как раз такой, что и никому дела до того не было, а и какой стыд – книги-зубастики стали прыгать на окно, биться, желая вкусить мяса жертвы.
Обложки открывались, а зубы были разные – то человеческие, то игольчатые, то собачьи, то акульи.
— Я с ними-то дружу, — говорила Маша Александровна, — ночами приходят они ко мне. Зубы-то вон какие. Но я ж литературовед, я их успокаиваю. Садятся они вокруг меня, слушают, как я им читаю. Зевают, как собачки. Если с ними по-хорошему, они тоже себя ведут подобающе. Но самое страшное – это если им какой плохой писатель попадётся. Вот у нас с в Марково писателей нет. Раньше, давно еще, было общество какое-то. Но потом, как книги ожили, никого не осталось. И, я думаю, теперь уж и без вариантов. Страшноватенько всё это, а мне ж ничего не остается, как следить за ними. А вот за вас я боюсь. Стекло в окне тоненькое. Но это не страшно. Я думаю, ведь они уважают меня, что же? Разве бросятся они сюда? А вдруг они решат, что вы мне угрожаете? Эх… Самое страшное, что Алёша Григорьевич тут хотел Николая Васильича извратить, Хлестакову меч лазерный дать… Сейчас они его приведут. Гоголь у них – он как вий.
-Что же делать? – спросил Алёша Григорьевич в ужасе.
-А я и не знаю, — ответила Маша Александровна, — давайте водки выпьем. Вот и у Саши Петровича, слава богу, все на месте. Бедненький. Раз потерь у нас пока никаких нет, то, значит, не все так плохо. Давайте, налейте мне. А то переживаю я шибко.
Никто не поднялся, так как все в ступоре были. Налила Маша Александровна себе полный стакан. Выпили. Закусила огурцом семейным, сорт нежинский.
Ситуация в этот момент ухудшилась. Книги-зубастики заполнили собой всю улицу. Перемещались они по каким-то угрожающим траекториям. Одни вправо шли, другие – влево, третьи – крутились каруселью. Были и группки, которые вроде как совещались. Ну и, конечно же, большое число книжек торчало возле окна. Отдельные томики время от времени подпрыгивали, показывая свои зубы.
Словом, всё было плохо, но не так, как стало скоро. Так как из дверей библиотеки вдруг вышла книжища – огромная, с глазищами, а зубы были – настоящие ножи. Был же это Гоголь, Николай Васильевич, «Ревизор». Шёл он не сам, но вели его. Алёша Григорьевич понял, что это по его душу и попытался вспомнить «Отче наш», только всё без толку. Может, и слышал он название такое, да текста не знал.
Ночь же была густая, глубокая. На улице, понятное дело, ни души. Какой бы дурак в такую ночь вышел? Еще бы – тут бы его книги-зубастики и зазубарили. Впрочем, если верить Маше Александровне, нападали они избирательно, а прочих людей лишь пугали. Но тут ведь и до инфаркта не далеко, или, по крайней мере, до заикания.
Между ж тем привели Гоголя Николая Васильевича, «Ревизор», к окну. Щелкнул он страшными своими зубищами и говорит голосом низким, таким – замогильным, земляным:
-Кто то тут хотел мне лазерный меч дать, выходи!
И до того напуганные писатели-фантасты сжались и признаков жизни не подают. Одна лишь Маша Александровна в руках себя держала. Подошла она к окну и говорит:
-А вы, господин Хлестаков, выпьете с нами?
-Выпью, отчего же, — отвечает книга-зубастик.
-Тогда обещайте мне, что, когда я открою окно, никто не бросится сюда к нам.
-Хорошо, обещаю, — ответил страшный голос, — но только пусть и они мне пообещают. Пусть скажут.
-Хорошо, хорошо, — пролепетал Алёша Григорьевич.
-Пусть пообещают мне, что никогда больше не будут писать! Пусть встанут и клянутся мне. Иначе сейчас ни останется от них и кусочечка.
Что тут делать? Начали писатели божиться, что ничего больше не напишут. А Дима Макаренко, прозвище которого было учитель, из-за фамилии скорее всего, говорит:
-Ну, я тоже побожусь. Но я человек честный. Я уже давно писать завязал. Только душу раскрою – как же чешется. Ночами не сплю. Встаю, брожу по коридору, и жена стала за мной следить. А вида не показывала. Мол, не замечает ничего. А как душу прихватит, выхожу на балкон, беру бумажки и строчу стишки. И такое наслаждения, будто бы я сейчас соединился с Анжелиной Джоли. И пишу, пишу, не могу остановиться.
-Стишки я тебе кропать не запрещаю, — отвечает гигантская книга-зубастик, Н.В. Гоголь, «Ревизор». Пиши себе ночами, если такой жар в тебе, если приводит это к оргазму. Но фантастику больше не пиши. Дай литературе русской жить. Не засыпай ее градом экскрементов.
-Обещаю, обещаю, — проговорил Дима Макаренко.
Тут стали водку пить. Маша Александровна наливала водку в литровую кружку, итого, вмещалось в нее ровно две бутылки. Раз, два – и нет напитка. Но, видимо, отважная библиотекарша тут знала толк. Приносит она две четверти самогону. Наливает тарелочку, выставляет на подоконник. А «Ревизор» тарелочку эту всем прочим книгам подаёт, налетают они, и идёт пьянка. Сам же кружки три выпил, глаза на обложке подобрели, зубы потеряли невиданно-злой блеск, и говорил он всё больше с простотой в голосе, нежели со злобой:
-Вот, братцы, решили мы засланца к вам послать. У вас там фестиваль, что ни глянь – лица всё кривые, лобики узенькие, глаза то вместе сходятся, то так далеко друг от друга, что кажется, что их кто-то тянет, чтобы отобрать. В общем, страшные вы все там, братцы. Мороз по коже пробегает, когда вижу всё это, днём не сплю, маюсь, а ночью хочется сойти в могилу. А вот шли бы вы на завод! Токарями. Столярами в мастерские. Ехали бы в колхоз, поди и ферм уже нет, все продемократили, писателей-фантастов больше, чем доярок. Но сами вы не согласитесь. Это ж какое теплое место, как отлынивать-то хорошо, да еще и деньги за отлынивание это получать. Думали мы, думали, кто ж засланцем будет у нас. Да пока и не сошлись. Дальше будем думать. А выйдет он в люди. По дорогам страны нашей будет передвигаться тайком, в сумочках. А ночью, вставая из векового сна, он будет приходить к адептам засирательства языка русского.
-Правильно, мой хороший, — сказала Маша Александровна, — правильно ты всё и делаешь, дорогой наш Николай Васильевич, что и будучи существом бумажным, оказываешь ты на нашу культуру недурственное воздействие. Давайте же выпьем!
Теперь давайте перенесемся в утро. Что бы вы хотели увидеть? А тут уж – личное дело каждого. Ибо так напились писатели, то только к вечеру в себя пришли. Каждый из них решил, что книги-зубастики явились им в кошмарном алкогольном сне, а потому, никто ничего не сказал. Маша Александровна была на работе, в библиотеке. Туда писатели зашли к ней, чтобы попрощаться.
-Желаю успехов вам, — сказала библиотекарша, — и – помните. Помните, чтите классиков.
За сим можно и закончить. Тут вы скажете, что я концовку слил, но это не так. Просто тут нечего больше добавить. Писатели своей дорогой двинулись. Обещание свое они, конечно же, забыли. Алёша Григорьевич Дубровский, фантаст-постебушечник, давай мастер класс, громко хихикал. Когда он видел примеры хорошего языка, он выставлял это, как пример неумения. Наоборот, невоспитанные, пионерские, открыто идиотствующие произведения он выставлял, как шедевры. Ученики конспектировали его речь, готовясь к литературным забегам.
Саша Петрович Антропов, фэнтезист, учил людей как правильно копировать западную фантастику, переписывать просмотренное западное кино, как использовать юмор. Костя Вольнов говорил об ошибках в описании нанотехнологий. Один Дима Макаренко, прозвище которого была учитель, ничего не делал. Он решил бапца какого-нибудь заснять. А было тут много дев пишущих, и страшных, и красивеньких. Красивеньких заранее разбирали, чтобы решить вопросы какие-нибудь, да через кроватку.
Ближе к вечеру свет темнел, становясь черным. Почему так было? Может, мысли коптили, а может – и засланец ехал. Тот самый, о котором говорила книга-зубастик «Ревизор». Но тут мы остановимся, оставим читателя в состоянии домысливания.