Поэзия во всем: в хаосе звуков, окружающих нас, в движении звезд ночного небосвода, в трамвайных линиях, в капающем кране, в размытой тени, отраженной в витрине, в коротком боковом ударе Роя Джонса, в конверте без обратного адреса, в молчании, в труде, в мыслях о смерти и том, что приготовит женщина на ужин, в палых листьях, в мести, в ожидании и в оружии, где нет ни одной лишней детали, где все подчинено единственной цели…
Поэзия в природе бессистемна, как любая другая, растворенная во всем сразу стихия, как электричество, возникающее от столкновения нескольких сил и в то же время подчиненное точно определенным законом. Поэзия еще тоньше, еще неуловимее, еще сложней. Но подчинивший ее, получает в свое распоряжение такой силы яд, перед которым всякое сопротивление обречено. Как всякое временное обречено пред вечностью.
Поэзия и есть Мгновенная Вечность.
Законы поэтического стихосложения — лишь одна из ее многочисленных форм. Стихотворение — это таблица умножения. Элементарные основы колдовства. Простейшие химические соединения. Девственный поцелуй. Стихи всего лишь вводят нас в тот мир, где нам предстоит двигаться в одиночестве, по тропам, где нет следов и направлений, где путеводные знаки ничего не значат, кроме того, что они, эти знаки, так же как мы — существуют сами по себе…
Это опасная наука! Она разрушает и сводит с ума своих магов, тех, кто неосторожно прикасается к ее отравленной коже, кто жаждет обладать ею… Кто спешит опередит предначертанную ему судьбу, кто уже оставил механический мир, слишком рано шагнул в пропасть…
К поэзии нужно прикасаться осторожно, как к дремлющей пантере-убийце, как к женщине… Чувствовать каждое свое движение. Быть готовым и сразиться, и погибнуть. И лучше пройти чуть дальше по поверхности жизни, отойти; пробуждая стихию лишь тогда, когда расстояние между вами не позволит осколкам встревоженной вечности вонзиться в сердце. Иначе нарастающая волна музыки и ужаса расколотит хрупкий разум о стены несоответствия переживаний с их умственным восприятием! Сколько таких неосторожных погибло за письменными столами, под гнетом многотонных изданий материализованного безумия. Поэзия — это то, что убивает. Поэт — это тот, кто убит.
Живое не имеет названия. Обобщение совершается над трупом, когда покойному больше нечего сказать.
И мы, шаг за шагом, в тишине вечной тьмы, познаем суть вещей и явлений, приближаясь к совершенству, приближаясь к смерти, потому что мы охотники за смертью, потому что смерть — это и есть то мгновение, которое приведет нас в ту вечность, в которой застанет нас здесь, на земле… пьяных и безбожных… в ту вечность, что придумана нами здесь, на земле, с проститутками и перестрелками… здесь, на земле… как короткий боковой Роя Джонса — Рай! Поэзия — это выбор смерти.
Высокие материи
Разговаривают двое.
— Ты читал книгу «Мастер и Маргарита»?
— Нет.
— Вот правильно. И не читай!
— Почему?
— Это такая книга… Тот, кто ее до конца дочитывает, сто процентов с ума сходит.
— А сам-то ты читал?
— Даже не открывал. Что я, дурак!
Всякое открытие обогащает человека. Будь то открытие неведомой ранее земли отчаянным мореплавателем или открытие новой формы взаимодействия элементов, сделанное упорным и талантливым физиком, или же открытие глубин человеческой души и стихий, бушующих в этих глубинах, проступивших из под пера литературного мастера. Всякое открытие обогащает человека, несет знание и, следовательно, делает человека сильного еще сильнее.
Неразумно разделять открытия на отрицательные и положительные. Мы протягиваем руку во тьму неизвестного и извлекаем оттуда лишь малую часть некоего вполне самодостаточного явления. Можно ли судить о целом по его незначительной и только одной части…Но все сущее пытается человек примерить под себя, отыскать в нем пользу или вред. Наше отношение, наши собственные пороки и добродетели придают открытию тот вектор, тот твердый акцент, с которым оно навсегда приговаривается к жизни в области нашего применения. И чаще всего, во всем, что окружает нас, мы склонны замечать лишь собственные отражения. И только умнейшие из нас способны приблизиться к неведомому так осторожно и с такой стороны, чтобы даже краем собственной тени не затмить объект изучения. Так умнейшие познают сущность вещей.
Вот только, до обидного редко случается, чтобы открывший и познавший оказывались одним и тем же лицом. Как девушка — в порыве страсти отдается искателю романтических приключений, плененная его дерзостью, но разумный быт предпочитает устраивать с расчетливым господином. И как редко столь противоположные черты характера могут ужиться в одном человеке, если вообще такое встречается.
Собственное говоря, открытие — это постановка вопроса, иногда — его частичная, поверхностная колонизация. Но история почти не знает случаев, когда конкистадор был бы одновременно еще и тончайшим исследователем. Каждому свое.
Искусство вообще и литература в частности выполняют в этом мире роль первооткрывателей в беспредельном океане человеческих помыслов и дерзаний. Это отнюдь не означает, что всякий художник, подобно Христофору Колумбу, способен найти в себе столько сил и убежденности, чтобы отправиться, рискуя жизнью, в никуда, и причалить-таки к побережью неизведанного, и, главное, предъявить материальные свидетельства своего открытия. Конечно, таких художников единицы и все они, как жемчужины, учтены историей. Конечно, большинство плещется на мелководье, вылавливает наметенные прибоем диковинные предметы, составляет по ним предположения и, тем самым, подготовляет почву для больших мореплавателей. И поистине велик тот, кто воздает должное кровопролитному труду этого «незначительного большинства»!
Но ведь и те, малые, лишь потому совершают свои поступки, что они тоже уверены в собственной причастности к великому, оттого и убеждены в необходимости своего творческого поиска. Тот, кто разубеждает художника в его «гениальности» — совершает самое гнусное преступление против цивилизации. Вообще, чувство великого отсутствует лишь у смирившихся со своим полуживотным состоянием рабов. Ведь всякий раб, в первую очередь — раб самого себя подлого, а уж затем всего того, чем он оправдывает свое собственное рабство. Оставим их.
Так вот, художник и особенно художник мысли, выраженной словом, строит свой шаткий парусник из всего, что попадается ему под руку, из тех мелочей, которые окружают его в повседневной жизни, каждое мгновение. И масштаб его плавания напрямую зависит от тех выводов, которые сделает он, просто глядя в приоткрытое осеннее окно… Кто-то, за тысячи лет до него, увидел на круглой Луне изгиб земной тени и предположил, что Земля тоже круглая… Такое предположение мог сделать тоже только художник. Но справедливо большей славы достиг тот, кто дерзнул проверить предположение ценой собственной жизни! Это для них, прошедших вечно бушующий Мыс Горн, существует на карте Мыс Доброй Надежды. Нет, такая смелость не происходит от разума. Такая смелость бывает только врожденной. Такая смелость — печать избранных.
Ими, для них и про них написаны лучшие книги!
В принципе, каждый из нас способен научиться излагать свои мысли в письменной форме. Для этого нужно только усердие. Но далеко не каждый обладает смелостью создать историю о Странствующем Рыцаре. Для этого нужно самому являться таковым. И некоторые из нас способны с утра до вечера прилежно бороздить литературное мелководье, описывая свои прибрежные ощущения, но кто бы рискнул безумием отправиться по следам Заратустры! И Антон Чехов не умел строить двухсотпушечные фрегаты, но в нем достало мужества отправиться на хрупкой фелюге в обывательскую бездну и описать свои предсмертные ощущения во всей их безысходной глубине: пошлость рационального лакея, пресмыкающегося в навозной жиже своих похотей и прихотей, гадливо ухмыляющегося и облизывающегося на несчастную богиню, созданную для поэзии, но отданную лакею в истязание и надругательство такими же одуревшими и ожиревшими лакеями… «Мисюсь, где ты?»
Будь проклят их мир!..
Будет корявый смешок и чванливое непонимание, будет холуйское презрение и слабоумная ненависть, будет поражение. Но первая проигранная битва стоит того, чтобы научиться побеждать даже отступая. Слепцы обвиняют художника то в трусости, то в подлости, но, скажите, дошел бы Колумб до Вест-Индии, если бы ввязался во всякие блошиные бои за чьи то сиюминутные интересы! Для человека твердого действия, всякая случайность, как и всякое оскорбление, складываются в копилку общего успеха. Он движется в бесконечность, оттого что он смел, что не опустился до индустрии развлечений, что просто отчалил от постылого берега… Течение судьбы обязательно вынесет, чтобы окончательно погубить, но ведь смерть — удел всякого тела. Но бессмертие — удел безумцев, отвергнутых миром бытовых проблем… Безумцев, видевших как сгущалась тьма над проклятым Ершалаимом и как в плаще с кроваво-красным подбоем сидел майской ночью на Патриарших прудах всадник Понтий Пилат.
Проклятье…