Максим Бородин. Свободный стих как ошибочная доктрина западной демократии. Избранные стихи. — М.: АРГО-РИСК, Книжное обозрение, 2010. — 128 с. — (Книжный проект журнала «Воздух», вып. 49).

The Air Poets
Play out the swiftest gales
And sometimes loll in the eddies.
Poem after poem,
Curling back in the same thrust.

Это сказал поэт-битник Гэри Снайдер; днепропетровец Максим Бородин во многом подходит под это определение. Он действительно поэт воздуха, хотя и не совсем такой. Да и с автором процитированной классификации он мог бы найти общий язык и поговорить о Будде, альтернативной музыке и свободе в условиях рыночной экономики. И о том, что времена изменились, поэты тоже, но редких базовых ценностей, которые поэту нужно защищать и беречь, стало только больше.

Бородин как писатель легко переходит от вдохновенной и остроумной мистификации к веским и серьёзным словам — иногда читатель сам не знает, чего от него ждать; этот поэт, например, способен слепить любовную историю, смешивая цитаты из стихов, газет и книг о восточной рефлексотерапии. Но всё-таки особое место среди того, из чего создаёт свой мир Максим Бородин, занимает воздух, ведь этот материал не так прост, как может показаться.

Я
человек,
которому никуда не надо ехать,
потому что
весь воздух находится внутри меня.
А на выдохе
я строю мосты.

Если описать звучание поэзии Бородина тремя словами, получится что-то вроде: воздух, мечта, напряжение. Внутреннее драматическое напряжение создаётся мечтой, которая, в силу своей сложной природы, редко сбывается, а сбывшись, оказывается настолько хрупкой, что эта хрупкость тоже порождает напряжение. Последнее, например, происходит в поэме «Судьба»: именно хрупкость мечты делает такой пронзительной историю счастливой и яркой любви. Ведь влюблённым героям приходится держать оборону против тех сил, которые в любой момент готовы необратимо отформатировать их обоих, превратить их из носителей волшебной контркультуры в тех, кто пользуется кредитными карточками и ездит отдыхать в Турцию или на шашлыки. А потом эти же силы могут взяться и за саму любовь:

жизнь
удивительная вещь
её можно не замечать
но когда она приходит к тебе в гости
то оттесняет в дальние углы
маленькой квартиры
любовь
к женщине
и ты вынужден бороться за существование
с призраками
Газпрома
Минатома
и
жилищной комиссии горисполкома.

Ну а слово «воздух» встречается в сборнике, даже если не считать названия серии, в которой вышла книга, настолько часто, что может давать веские основания для психолингвистического анализа с важными выводами о философии поэта. А можно выводов не делать, но всё равно в какой-то момент перехватит дух от феромонов драмы, разлитой в самом этом воздухе. Даже когда ровным счётом ничего не происходит.

В четыре двадцать утра
выйди на улицу в плоский воздух
новостроек.
Вдохни его острые углы.
Осторожно.
Можно остаться в живых.

В общем говоря, для Максима Бородина воздух — это такая форма пространства, которая проходит сквозь нас и поэтому наиболее чувственно доступна. В этом воздух похож на сегодняшний день, которым часто живут герои Бородина: это стихия одновременно ощутимая и неуловимая. Вот она, бескомпромиссная мудрость жизни одним днём:

жизнь
начинается сегодня
наш возраст
один день
один час
одна минута
одна секунда
всё остальное пиар-кампания
крупных
производителей алкогольных напитков.

А ещё этот сегодняшний день существует не сам по себе: где-то в его глубине уже прорастает будущее со своими тёмными и светлыми сторонами, к нему вплотную подступает море, смывающее во вчера всё, до чего способно дотянуться. Оно заставляет по-особенному вслушиваться и внимать важным словам. «Море рядом», — сурово предупреждает лирический герой свою подругу, которая не понимает метафизической стороны такого соседства.

Жутковатое название одного раздела книги — «Тайное общество больных жизнью» — может показаться абсурдом лишь на первый поверхностный взгляд. Вопрос ведь в том, что именно считать жизнью. Работу? Но это смотря какая работа. Явно не такую, о которой идёт речь в этом тексте:

Я —
один
из шести миллиардов,
и это внушает мне опасение
и не даёт уснуть
во время
рабочего дня.

Отдых? Это тот, который на шашлыках, что ли? Праздники? Отсылаю читателя к горьковато-суетливой истории про Старый Новый год на странице 69. Вот и получается, что между этих блоков должно быть что-то более важное, не привязанное к часу, месту, занятию. Которое внезапно отнимает кусок времени у суеты, путает все карты, придаёт невидимый снаружи смысл занятию. Как болезнь. То есть как любовь. То есть как та самая жизнь, на которую в своём существовании не все вовремя обращают внимание.

У кого-то из читателей книги «Свободный стих как ошибочная доктрина западной демократии», вероятно, возникнет вопрос: можно ли считать часть этих стихов пародийными? И вообще, за кого нас принимает интеллектуальный автор, делясь с нами таким откровением?

Человек
с зонтом
похож на
человека без зонта.
…или выдерживая целый цикл в таком, мягко говоря, незатейливом стиле?
эй официант
принеси шампанского
с девушкою я
должен попрощаться.

Насчёт пародии мнения возможны разные, но я скорее вела бы речь о том, что Бородин по природе своей — писатель-протей. Он не то чтобы хаотически надевает маску за маской; ему не всё равно, кем он будет в тот или иной момент, — это он просто такой и есть. В тех книгах, которые Максим Бородин издавал в родном Днепропетровске, спектр превращений ещё богаче и заметнее: там находится место, например, американским, африканским, польским и немецким поэтам, «переведённым» автором (точнее — сгенерированным вместе со своей вполне заслуживающей доверия биографией). Или вдруг откуда-то, как снег на голову при глобальном потеплении, сваливается загадочный украиноязычный земляк Максима Йован-Макс Власенко (несколько его стихов из цикла «Ангелы Касперского», очевидно, по некой дружеской договорённости незаметно включены в «Свободный стих…» в русском переводе).

А ещё — как и многие битники, Максим держит мудрость буддийского мировоззрения за пазухой не виденного мной чёрного свитера. Поэтому сам настойчиво вглядывается в собственные слова, будто в круги на воде после брошенного камня, и нам предлагает присоединиться к этому созерцанию. Так возникают стихи-интегралы, стихи-печати (не вошедшие в этот сборник), цикл вот таких «хлопков одной ладонью»:

Стихотворение, смысл которого можно сразу и не понять, но не стоит расстраиваться, постепенно, день за днём, всё встанет на свои места и слова объединятся в единую цепь, неразрывно связующую два мира — до и после стихотворения

от перерос дай локоть
— или загадки-тесты на широту сознания:
Снег
производит много шума,
но
он
весь хранится на крыше.

Кто здесь видит необходимость спрашивать у автора: «А как это вообще?» — тому нет необходимости в такой поэзии. А может, даже и в поэзии как таковой.

Разные, непохожие между собой голоса лирических героев Бородина, даже простоватый пэтэушник, под творчество которого стилизован цикл «Только любовь», поют на самом деле об одном: мечта недосягаема, но мы к ней прикованы длинной тонкой цепью. Разруби эту цепь — и рухнешь в пропасть. Может быть, это и не совсем цепь, а спущенная с небес паутинка из пересказанной Акутагавой Рюноскэ буддийской притчи. А если научишься делать всё правильно, то сможешь летать: так ниндзя летают на больших воздушных змеях. В книге один такой герой есть — это музыкант Саша Эванс Санта-Мария Иванов, о котором мы так до конца и не можем сказать, человек он или уже дух, такой добрый дух вроде ангела-хранителя. Можно даже расширить и уточнить предложенную выше формулу поэзии Максима: змей — мечта, нить — напряжение, а вокруг — воздух. А пока только учишься летать, остаётся грустно улыбаться:

Мы идём по улице,
и нам кажется, что мы опять перепутали остановки.
Нам надо было выйти у рая,
а нас опять высадили
у ДК Машиностроителей.

http://sp-issues.narod.ru/