Часть первая здесь

Роман «Компенсация» намного сильнее разбавлен догмами, вместе с тем в нем заключается тройная порция снобистской суетности и абсурдных происшествий, призванных смаковать богоприятное легкомыслие. Линда, героиня романа, еще более склонна к возвышенности и теоретизированию, чем Лаура Гай, но она была «представлена в обществе», поэтому у нее больше возлюбленных, и они намного более знатны. Автор вводит в роман соблазнительных и безнравственных женщин, французских светских львиц, и она не поскупилась на волнующие истории, которые сделают честь большей части непристойных книг. И в самом деле, этот замечательный попурри из клуба «Алмакс»[5], шотландских прорицаний, завтраков мистера Роджерса, итальянских разбойников, обращений в истинную веру на смертном одре, превосходных писательниц, итальянских любовниц и попыток отравления старушек — вся эта смесь приправлена гарниром из разговоров о «вере и развитии» и «самых оригинальных умах».

Даже Сьюзан Бартон, превосходная писательница, чье перо движется «в быстроумной манере, когда она сочиняет», отвергла лучшие предложения замужества, и несмотря на то, что она слишком стара, чтобы быть матерью Линды (поскольку, как нам сказали, она отказала отцу Линды), ее руки добивается молодой граф, отвергнутый возлюбленный героини. Конечно, и гениальность, и морализаторство должны опираться на пристойные предложения руки и сердца, иначе они станут слишком скучными, а благочестие, как и все прочее, чтобы стать «комильфо», должно быть принято в «обществе» и быть допущено в лучших кругах.

«Чин и красота» — менее религиозный и более пустой роман сорта мозги-и-шляпки. Героиня, как нам сказали, «унаследовав достоинство аристократа от отца и красоту от матери, обладала такой увлеченностью, каковая в ее возрасте возможна даже у простолюдинов, но перерождается в высокий дух необузданной романтики только у потомков древнего рода, которые почитают его за лучшее наследство». Эта увлекающаяся молодая леди вследствие чтения газет своему отцу влюбилась в премьер-министра, который при посредничестве заглавных статей и «записи публичных дебатов» светится в ее воображении ярчайшей звездой, которая никогда не повернется в сторону простой мисс Виндхам, проживающей в провинции. Но вскоре она становится баронессой Умфравилль, поражает мир своей красотой и достоинствами, когда выезжает из своего имения в Весенних Садах, и, как можно ожидать, знакомится с предметом любви. Может быть, эти два слова — премьер-министр — рисуют в вашем воображении морщинистого и полного джентльмена шестидесяти лет. Но прошу вас избавиться от подобной картины. Господин Руперт Конвей, был «призван на высшую должность, какая только возможна под солнцем, едва переступив порог юности», и даже передовые статьи и записи публичных дебатов не добавили ничего более чудесного к ее воображению.

«Дверь открылась снова, и вошел Руперт Конвей. Эвелин бросила на него единственный взгляд. Этого было достаточно, она не была разочарована. Казалось, ожила картина, которую она подолгу рассматривала, и образ вышел перед ней из рамы. Высокая фигура, изящная простота прически — оживший ван Дeйк[6], кавалер, один из его благородных предков, или тот, кому ее воображение его уподобляло, кто давным давно сражался с неверными далеко за морем. Было ли это в действительности?»

В действительности — конечно, нет.

С течением времени становится очевидным, что во время визита в Виндзор к королеве леди Умфравиль затронула министерское сердце. «В последний вечер ее визита, когда они вернулись с конной прогулки, мистер Виндхэм повел ее с большой группой гостей на самый верх крепости, чтобы посмотреть на открывавшийся оттуда вид. Она опиралась на зубцы, глядя с этой «величественной высоты» на перспективу перед ней, когда лорд Руперт оказался рядом.
— Какой непревзойденный вид! — воскликнула она.
— Да, было бы ошибкой уехать, не поднявшись сюда. Вы довольны своим визитом?
— Очаровательно! «Королева, с которой жить и умереть», ради которой жить и умереть!
— Ах! — воскликнул он с неожиданным волнением и выражением нежданно обретенного сочувствия, будто он в действительности нашел сердце, которое бьется в унисон с его собственным.»

«Выражение нежданно обретенного сочувствия», как вы сразу поняли, пророчит брак в конце третьего тома, но до этого желанного завершения появляются сложные недоразумения, возникающие, главным образом, из заговора мстительного сэра Лютрелла Вичерли — гения, поэта, и во всех отношениях действительно примечательного персонажа. Он не только поэт-романтик, но также отчаянный повеса и циничный остряк. Тем не менее, его страсть к леди Умфравиль настолько истощила его талант к сложению эпиграмм, что его речь сократилась до весьма бедной риторики. Когда она отвергает его, он бросается в кусты и катается по грязи. Чтобы исцелиться, он посвящает себя невероятно дьявольскому и трудоемкому плану мести, для исполнения которого он выдает себя за врача-недоучку и вступает в медицинскую практику, предвидя, что когда Эвелин заболеет, его вызовут навестить ее. Наконец, когда все его планы расстроены, он прощается с ней в длинном письме, написанном, как вы убедитесь из следующего отрывка, исключительно слогом выдающегося литератора: «О, леди, взращенная в пышности и удовольствиях, уделите ли Вы когда-нибудь хоть толику внимания несчастному, который адресует Вам это письмо? Когда-нибудь, скользя в раззолоченной галере по гладкому потоку процветания, когда-нибудь, убаюканная сладкой музыкой восхвалений, когда-нибудь услышите ли Вы далекий вздох из мира, куда я иду?»

В целом пустой, «Чин и красота» все же предпочтительнее тех двух романов, которые мы упоминали. Диалоги более естественные и оживленные, наличествует немного явного невежества, но нет педантизма. И нам позволили верить автору на слово о поразительном уме героини, не заставляя читать ее диалоги с опровержениями скептиков и философов, или же ее высокопарные разрешения тайн вселенной.

Писательницы школы «мозги-и-шляпки» удивительно единодушны в выборе манеры выражаться. В романе всегда присутствует леди или джентльмен, который более или менее дурно влияет; у возлюбленного мужественная грудь; воспоминания изливаются; сердца пусты; ситуации благоприятствуют; друзей предают земле; детство — золотое время; солнце — это светило, которое идет к своему ложу на западе или собирает капли дождя в свои сияющие недра; жизнь — мрачный дар; Альбион и Скотия — эпитеты для обычного разговора. Есть поразительное сходство в качестве их суждений о морали, таких, как, для примера, «Факт, не менее верный, чем грустный, что все люди, большие и малые, богатые и бедные, могут быть искушены дурным примером», или как «Даже самые тривиальные книги содержат такие темы, из которых можно почерпнуть полезную информацию», или как «Зло часто заимствует язык у добродетели», или как «Нужно обладать природным величием и достоинством, чтобы быть принятым в обществе, поскольку бессмысленный шум и претенциозность не смогут обмануть тех, кто слишком искушен в человеческой природе», или как «Для прощения нужно оскорбление». Несомненно, существует класс читателей, которым подобные замечания кажутся особенно точными и остроумными. Нежные ручки подчеркивают эти фразы дважды и трижды, и затем, поддавшись неудержимой тяге к этим сомнительным новинкам, ставят «très vrai» («как верно» — франц.) с множеством восклицательных знаков на полях. Разговорный стиль этих романов зачастую отмечен массой изобретательных искажений и тщательным уклонением от дешевых повседневных фраз. Разгневанные молодые джентльмены восклицают: «Воистину неизменно сие, я мыслю», и, за полчаса до обеда молодая леди сообщает своему соседу, что в первый день, когда она читала Шекспира, она «тайком удалилась в парк и под сенью дерева в зеленом наряде с упоением поглотила вдохновенные страницы великого волшебника». Но особенно исключительные усилия писательницы мозгов-и-шляпок прилагают к философским размышлениям. Автор «Лауры Гай», поженив своих героев, украшает это событие наблюдением, что: «если бы скептики, чьи глаза так долго были прикованы к материальному, что они больше ничего не видят в человеке, могли бы однажды прикоснуться душой и сердцем к подобному блаженству, они бы сказали, что душа человека не имеет ничего общего с полипом, ни происхождения, ни строения.» Думается, леди-романистки могут видеть нечто помимо материального. Они не ограничиваются феноменальными явлениями, но изредка оживляют свой горизонт проблеском «вещи в себе» и совершенно естественным образом как никто другой могут поставить в тупик скептиков даже из тех замечательных, но неизвестных нам школ, которые утверждают, что душа человека имеет ту же структуру, что и полип.

[5] Almack ‘s Assembly Rooms — клуб в Лондоне 1765-1871 годов, одним из первых допускавший и мужчин, и женщин (прим. переводчика)

Продолжение следует…