Роман Елены Колядиной «Цветочный крест» напечатан в журнале «Вологодская литература» и пока не имеет глянцевого переплета 7Бц, престижного издательского логотипа на обложке, ISBN и тому подобных атрибутов литературного мейнстрима. Впрочем, надо полагать, все то не за горами, ибо названная книжка на днях угодила в шорт-лист «Русского Букера».

Председатель букеровского жюри Руслан Киреев недавно пооткровенничал: «”Короткий список” выкристаллизовался, по моему ощущению, гораздо мучительней, нежели “длинный”. Слишком, по условиям конкурса, короток он – во всяком случае, для нынешнего года, ибо не смог вместить всех достойных произведений». После такой дивной аттестации не остается сомнений: шорт-лист – это лучшие из лучших, светочи российской словесности и живые классики. Практически синхронно текст Колядиной был объявлен порнографическим и в высшей степени антиклерикальным. В общем, интерес просвещенной публики «Цветочному кресту» обеспечен. Несмотря на пресловутые «многа букоф» (а именно – 95 000 слов).

О чем может писать бывший корреспондент «Cosmo» и, по совместительству, феминистка? – вестимо, о том, сколь горька была бабья доля без Эрики Йонг и Маши Арбатовой. Действие романа начинается в 1671 году – очень прошу запомнить дату, она нам еще пригодится. Во времена оны бе в вологодском граде Тотьме некий иерей имянем Логгин. И позри оный Логгин красоту духовныя дщери своея Феодосии и зело возжела учинити сию отроковицу паче всех праведною. Реченная же Феодосия падеся в сеть блуда, но после излиха восплакала окаяннаго своего жития деяний и в велицем покаянии урезала ножем похотник свой. Люди же, слышавше то, нарицали ея святою. Иерей же Логгин возбрани им сие и преда Феодосию огненному сожжению.

Синопсис, как видите, особого отторжения не вызывает. Но дьявол, как известно, – в деталях. А детали тут таковы, что хошь святых выноси. Тотьма, если верить писателке, на редкость странное место. Здешние жители умеют топорщить глаза (здесь и далее цитаты). У тотьмичей узорные брови, каурые ляжки и шебуршавые ладони. Народ тут весьма продвинутый: в XVII веке лихо оперирует словами «клиентура», «атмосфера», «радиус», «зарплата» и т.д. И, что уж вовсе уму непостижимо, цитирует Некрасова («топор дровосека») и Добрынина («не сыпь мне соль на раны»).

Ай да Тотьма! – там чудеса, там леший бродит… Впрочем, авторессу это нимало не смущает. Только послушайте, как г-жа Колядина живописует свои подвиги на ниве исторической прозы: «Я уделяла много внимания реконструкции языка той эпохи, как мне он виделся. Я сознательно подыскивала и употребляла слова, которые сегодня ушли из русского языка или поменяли значение. Очень хочется, чтобы этот язык стал приятным открытием для читателя».

По счастью, в реалиях XVII века Е.К. смыслит столько же, сколько я в квантовой механике. А потому открытий чудных в «Цветочном кресте» – вагон и маленькая тележка. Хватит и нам, и внукам-правнукам:

«Матрена подтянула обсыпанную зажаристой манной крупой ржаную рогульку с картофелем».

Картофель? На Руси?! При государе Алексее Михайловиче?!! Холоднокровней, Маня, это еще цветочки.

«В пост, наевшись скоромной пищи и напившись хмельной сулемы, блудила в задней позе со всей кровосмесной мужеской родней и женскими подругами».

Вот уж не думал, что сулема, она же токсичная двухлористая ртуть, – алкоголь. Да еще и со свойствами афродизиака. Спасибо барышне, вразумила. Но пробовать все равно не советую.

«А за то, что спор затеваешь да в святых церковных стенах поминаешь елду – сиречь мехирь мужеский, да манду – суть лядвии женские, налагаю на тебя седьмицу сухояста».

«Манда – «cunnus»; ср. чеш. раni manda «задница»» (Этимологический словарь Фасмера). «Лядвея – «ляжка», укр. лiдви, лiдвицi мн., ст.-слав. лдви» (Там же). Это еще почище допетровской картошки. Вот уж воистину, пришей к манде рукав…

Впору закрыть тему, дабы не превращать рецензию в историко-филологический лекторий. Скажу лишь, что тотьмичи в 1671 году расплачиваются кунами, вышедшими из обращения в начале XV века, а речь персонажей пестрит аористами, благополучно забытыми в XIV cтолетии. И прочая, прочая, прочая.

Колядина, по собственному ее признанию, за работой любит хлебнуть кофе с коньяком. Право слово, умерить бы дозу… Хотя и это вряд ли поможет: безнадежный случай. Паузы между несуразицами по самое некуда заполнены термоядерной смесью французского с вологодским.

«Матрена захватила кусок пирога с морковью, нарочно оттягивая кульминацию кровавой драмы».

«Путила дрогнул, и щегольской сапог его даже сделал движение, предшествующее если не позорному бегству, то дипломатичному отходу в сугробы».

«Феодосья Ларионова, выходи! Ты арестована по обвинению в богоотступничестве, идолопоклонстве, колдовстве и глумлении».

Боюсь, и эти перлы не дают полного представления о языке романа, – а там парфюмерно-косметическая школа «Cosmo» предстает во всей красе:

«Как весенний ручей журчит нежно, подмывая набухшие кристаллы снега, сияя в каждой крупинке агамантовым отблеском, плеская в слюдяные оконца ночных тонких льдинок, отражая небесный свод и солнечные огни, так сияли на белоснежном лице Феодосии голубые глаза, огромные и светлые, как любовь отца Логгина к Богу».

«Глаза Истомы были синими, как шелк, на котором Феодосья вышивала золотом карту мирозданья. И сияли его очеса, словно в синеву просыпались крошечные сколки золота. И льдинки весенние крошились в его зеницах. И осколки хрусталя рассыпали бесшабашные многоцветные искры. Борода Истомы вилась хмельными кольцами цвета гречишного меда. Кудри его выбивались из-под низко надвинутой шапки тугим руном и пахли, мыслилось Феодосье, имбирным узваром».

«В кровяной жиле у Феодосьи застучало, и в тот же миг затрепетала жила подпупная, и закипело лоно, словно полный рыбы невод».

Справедливости ради должно сказать, что литераторы такого сорта в нашем богоспасаемом отечестве неистребимы. На заре ХХ века над ними потешался Аверченко: «Боярышня Лидия, сидя в своем тереме старинной архитектуры, решила ложиться спать. Сняв с высокой волнующейся груди кокошник, она стала стягивать с красивой полной ноги сарафан». В 1910 году это было пародией. Сейчас оно активно претендует на звание классики…

Однако претензий к авторессе у меня, по большому счету, нет. Эка невидаль: роман слепила из того, что было, – не она первая, не она последняя. Выставила себя полуграмотной дурой, – так это ее личная драма. Кто в этой ситуации не на шутку озадачивает, так это члены букеровского жюри. Ибо пути их, под стать господним, неисповедимы. Страна должна знать своих героев, а потому перечислю поименно: Руслан Киреев (напомню: председатель), Марина Абашева, Мария Ремизова, Валерий Попов, Вадим Абдрашитов. От эпитетов в адрес Киреева & Co придется воздержаться: статью 130-ю УК РФ («Оскорбление») еще никто не отменял…

P.S. Топоров не так давно побожился, что съест свою кожаную кепку, если в букеровский шорт-лист войдет что-нибудь вроде «Цветочного креста». Не позавидуешь Виктору Леонидовичу.

P.P.S. Колядина сейчас в поте лица трудится над сиквелом к своему невъебенному шедевру: «В начале романа-продолжения я объясняю читателю, что Феодосья спаслась благодаря чуду: на Тотьму находит багровый туман, все решают, что это пожар, бросаются по домам спасать свои вещи, и героине удается избежать смерти. Во второй книге она уезжает в Москву». Show, как водится, must go on. А Топорову, похоже, грозит хроническое несварение…