В «Блуде» – хитренький прищур и небритая физиономия творчески-интеллигентского цинико-романтизма, в«Саньке» морда кирпичом и голубые глаза идейного радикализма.

… мировой пожар в крови.
Да ла-адно, удивленно выдыхает аудитория. Что, опять?

Главный герой – революционный борец. Из прирожденных. Он прозревал бы революционную ситуацию в любом порядке вещей; он формовал бы революционную ситуацию из любого порядка вещей, имей бы он лидерский и организационный потенциал. В данном случае не имеет, и слава небу.
Он перемещается по городу в боевой и жертвенной готовности. Стоит за идею словом и делом. Это с точки зрения внутренней логики. С точки зрения авторского замысла – не очень понятно: то ли убедить в чем-то пытается, то ли просто кулаком погрозить средних размеров.
Неприятной картинке – неприятный слог. Угловатые красивости и странности. «Копейка» бесновато светила одной фарой, вторая едва ли освещала самою себя». Стиль отталкивает разбросанными по тексту, как мины, неграциозными вычурностями и скользко-ласковыми интонациями, с которой обычно разговаривают старые извращенцы. Животик, пузико, ноженьки, пяточки.
Зачем-то (как трейдмарк повышенной «нашести-исконности», что ли) переизбыток грамматической архаики – всякие там «гуляючи», «клик», «самою себя» вышепомянутое, цепочки инверсий.

«Саша, влекомый чем-то, прошел за ней на кухню».

Какой-то тяжеловесный шик допотопности.
Сексуальная сцена за какой-то нуждой насильно пришита (ощущение, что их пришивают повсюду в качестве обязательной нагрузки; можешь-не можешь – прописывай давай; не иначе как без сексу редакция рукопись просто заворачивает) – смешная, прошу прощения, как клоунская реприза.
Крысиный король фигурирует — не как фантасмагория, а как реальное явление. Хотя герой с намеком на шизофрению, в принципе любую странность можно валить на это. Но при таком раскладе фундамент вообще любой описанной реалии тоже сильно подтачивается.

В общем, худо.

Хорошо там, где деревня. Где старики и темные дома. Куда не добраться иначе, чем через подземное царство. Вот об этом я бы хотела увидеть книгу, даже и этого же авторства. Там и диалоги становятся правдивыми, и все странности органичными.
В деревне герой тих и смирЕн, словно бы подавлен увиденным, как и бывает при любой эпифании. Там перед ним непроглядный лик, несказанная сила и печаль, черная мадонна. Рот на замок, и постигай.
Но не может, нет. Возвращается в город.
В городе ничто не отвлекает. В городе герой поднимает голову и открывает рот. Говорит гладко и много, а все равно неудержимо проглядывает рефрен «да, скифы мы». Исходный пункт: так жить нельзя. Избранный метод: привыкли руки к топорам. Идейные точки опоры: кровное родство и пища.

Текст неустанно сыпет «кровными» сравнениями. Родина-жена. Родина-брат. Родина-мать. Родина-сын. Патриотизм ведь и в самом деле большей своей частью таков. Родственен, нерассуждающ. Может быть, целиком таков. Можно относиться по-разному – высокая ли то любовь, или, наоборот, принижающая, это в глазах смотрящего – но едва ли стоит пренебрежительно морщиться при упоминании.
Почему же тут он выходит так убог, непригляден и скукожен? А потому же, почему всегда. Потому что от любви – которая, как известно, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла – берётся (именно берется, а не сам по себе проистекает) и сводится к «последнему прибежищу негодяя». В данном случае – к мордам в телевизоре и продуктам на лотках. Сыры, мясо, фрукты. Рябчики, ананасы. Жратва, макдональдс. Макдональдс, боже ж мой! вот он, символ врага. Его и громят со всей подобающей символичностью.
Цитируя рыбаковский «Гравилет Цесаревич»: «…и в голову ничего не шло, кроме чужих котлов и миллионных состояний».
Ну а тут масштаб пожиже – кроме простеньких котлет и чужих лопатников.
Супермаркет, конечно, стоит на пути революции. Его непременно надо ломануть по пути к губернаторскому престолу.

Да ладно, удивляется аудитория.
А вот так вот, отвечает докладчик. Собственно, и все.
Как все?
А вот так вот.

Резюме: ой нет. Даже не познавательно, не то что бы даже просто нелюбопытно.