На днях я посмотрела фильм, которым мы в детстве восхищались, заливая кинозал светлыми девичьими слезами. Это – «Любовь моя, печаль моя». История в духе «1001 и одной ночи» про двух сестер и одного, любимого обеими, мужчину из серии «все умерли». Пересмотрев тусклую пленку, никак не тянущую на оставшиеся у меня в памяти яркие картины, я вспомнила, как с замиранием сердца читала восточные сказки. Одно воспоминание потянуло за собой другое, и меня потянуло поговорить о народных сказках, которые читались в детстве и оставили заметный след.

Начну со скандинавских сказок. Была у меня книжка «ВОроны Утрехта», сборник историй о суровой жизни викингов, полной невзгод и опасностей. Оттуда я выучила слово «тролль» и усвоила, что чаще всего эти твари ходят по трое и имеют один глаз на всех, который передается поводырю «тройки». Тролли злобны, но туповаты. Обмануть таких -пара пустяков, так что порой их становится жалко. Такая трактовка образа лесного жителя впоследствии несколько мешала мне переключиться на очаровательных муми-троллей, не имеющих ничего общего с полуслепыми бродягами с созвучным названием. Помимо знакомства с троллями скандинавские сказки обогатили мой мир новыми представлениями о погодных условиях и природных ландшафтах. В каждой из них, как правило, присутствовала буря или шторм, а также бухты, острова и фьорды, чья сумрачная и холодная красота показалась мне еще в детстве очень привлекательной. Позже, увидев ее воочию, я не разочаровалась. Сказочные скандинавские женщины были, как правило, молчаливы, трудолюбивы и имели не знатное происхождение. Я не помню сказок о дочках королей, зато очень впечатлилась историей о злоключениях маленькой сиротки, которая сначала бродила по лесам, кишащем всякой нечистью, потом успела побывать русалкой за какую-то провинность, и лишь после этого нашла свое счастье в лице крепкого рыбака. В целом от сказок северных соседей осталось ощущение сладкого одиночества, и завораживающей опасности, таящейся за порогом не богатого, но достаточного дома.

Не далеко от скандинавов ушли эстонцы, с народными сказаниями которых я познакомилась гораздо позже, будучи, наверное, в первом-втором классах школы. Тогда папа мне привез из командировки замечательную книгу эстонских народных сказок с иллюстрациями очень известной художницы, обладательницы кучи премий, имени которой я, к сожалению, не помню. Эстонцы были также склонны к готическим историям, как и финны с норвежцами. Только здесь место троллей заняли бесы, которые уже имели более человеческий лик, чем их северные аналоги. Бес мог превращаться в человека и наоборот. Ими кишели деревни, выйти на перекресток дорог и не повстречаться с бесом было также невозможно, как сейчас пройти по улице, не увидев ни одного транспортного средства. Кроме того, я узнала о новой разновидности нечистой силы – нежити. Нежить, как правило, была лицом страдающим, которое никто не любил, ее отовсюду гнали с помощью заклинаний и оберегов. Однако особо проворные особи умудрялись найти свое место в людском сообществе, на них даже ненароком женились неразборчивые селяне, а потом очень мучились из-за несносного нрава своих жен. Сказки про нежить заканчивались по-разному. Некоторые представители потусторонних сил перековывались в полноценных членов общества, а некоторые, особо неблагодарные, начинали крушить все подряд и издеваться над своими домашними. Из эстонских сказок выучила я новое слово – «хлебово». Сначала я читала его как «хлебовое» и считала, что это – напиток, что-то вроде кваса. Потом вчиталась и поняла, что так обозначается любое питье, то есть то, что можно хлебать. Кстати и у эстонцев в фольклоре редко упоминались как отъявленные богачи, так и совсем уж распоследние бедняки. В основном все напоминало социализм, все примерно равны, но кто-то чуть равнее. Есть «хозяева» и «батраки», которые, как правило, в конце сказки становятся хозяевами, не стремясь к чему-то более высокому. Помню, что наибольшее впечатление произвели на меня сказки про Тыну-беса и трех девиц, повстречавших его в бане и про старика и старуху, которые пытались сделать себе внучку и оживить ее с помощью крови черной кошки на перекрестке трех дорог, разумеется, в полночь.

Но, хватит о холодном! Перенесемся в знойную Персию. Я очень любила восточные сказки, в них было множество экзотических персонажей, которые попадали в нестандартные ситуации. Из этих историй я выучила слова «дервиш» и «пэри», которые звучали таинственно-завораживающе. Особенно мне нравилось, что дервишы странствовали по всему миру (в тогдашнем представлении персов) и приносили из своих скитаний удивительные истории, а пэри жили в воздушных замках, что казалось мне очень романтичным. Жаркие ночи, проведенные караванами в пустынях, гиблые пещеры, хранящие сокровища, жадные падишахи и мудрые старцы – вот что несли восточные сказки. Само словосочетание тут же тянуло за собой по созвучию «восточные сладости», которые в моем детстве были самым привлекательным лакомством. Помните сливочные колбаски с орехами, кос-халву, козинаки, лукум? Что могло быть заманчивее…

Еще помню мексиканские сказки. Они потрясли до глубины души. В самой захолустной мексиканской деревушке, как оказалось, простых жителей почти не было! Кто-то был колдуном, кто-то разговаривал с умершими, кто-то понимал язык птиц и зверей, а кто-то умел лечить взглядом. Сеньора Смерть присутствовала в любой, даже самой жизнерадостной истории. Она непременно появлялась на народных гуляньях и пускалась в пляс со своими будущими клиентами, помогала врачам, подсказывая диагноз, ходила за младенцами и дружила с животными. Такое легкое отношение к тому, о чем не принято упоминать в наших традициях, произвело на мой детский ум очень сильное впечатление.

Сказки я люблю до сих пор, причем не «сказки для взрослых», а именно такие, детские, где не надо долго читать до начала действия и всегда ясно, кто прав, а кто виноват. А вот вы, друзья кем хотели бы быть, попав в сказку?

Принять участие в опросе