Алейникова Эльмира. Степная песнь, написанная ястребиным пером

Опубликовано автором

Немного о творчестве поэта Павла Васильева в Павлодаре

Дом музей Павла Васильева в Павлодаре [Э.Алейникова]
Когда я была ещё старшеклассницей, наша классная руководительница принесла на урок истории сборник стихотворений неизвестного для нас тогда поэта Павла Васильева. Издание было свежее, — она его купила в книжном магазине, и, прочитав пару поэм дома, решила показать нам книгу и почитать стихи в классе. В те же дни она нас знакомила с творчеством Марины Цветаевой, Льва Гумилева, Анны Ахматовой, Андрея Белого, — всех тех талантов, о которых мы ничегошеньки не знали и даже не помышляли, что есть поэзия Серебряного века. И, хотя Оксана Николаевна Попова (Так её зовут. Мне ничего о ней неизвестно, т.к. после нашего выпуска она уехала в Грозный, затем там началась Чеченская война, и наша связь прекратилась. Говорят, она уехала к дочери в Киев.) преподавала нам историю, она старалась открыть для нас мир всемирной культуры и литературы, читая лекции о живописи Иеронима Босха, братьев Васнецовых и голландских художников, попутно показывая слайды с их картинами, рассказывая о творчестве Леонардо да Винчи, декламируя неизвестных нам поэтов. И вот своим громовым голосом она читает Павла Васильева:
Родительница степь, прими мою,
Окрашенную сердца жаркой кровью,
Степную песнь! Склонившись к изголовью
Всех трав твоих, одну тебя пою!
К певучему я обращаюсь звуку,
Его не потускнеет серебро,
Так вкладывай, о степь, в сыновью руку
Кривое ястребиное перо.
Мы, ребята из рыбацкого посёлка, не отличавшиеся интеллигентностью и воспитанием, замираем. Вот как он пишет про степь — Родительница-степь! А мы только и жалуемся, что живём среди степей и пустынь… А он любил её. Чудак-человек.
Книга была в желтой жесткой обложке с крупным заголовком «Павел Васильев. Стихотворения и поэмы». Она у меня перед глазами по сей день, так как была до поры до времени в моей личной библиотеке. Затем, в переездах с одного места на другое, я потеряла всю свою библиотеку, в том числе и сборник Васильева. Оксана Николаевна подарила мне её, когда уезжала из Нукуса, и наказала исследовать его работы, рассказать другим о его творчестве. Не знаю, почему она мне это сказала и почему она верила, что я буду этим заниматься, но спустя несколько лет уже в университете я выбрала темой моей курсовой работы творчество Павла Васильева. Преподаватель современной литературы, по всей видимости, не знакомый с этим поэтом, попросил меня одолжить ему книгу и, только после того, как прочитал её сам, удивлённо спросил, откуда я знакома с этим поэтом, ведь он совсем неизвестен и был убит в сталинских застенках молодым, и о нём почти нет исследований, кроме очерков, написанных ещё в тридцатых годах. Его потрясла поэзия Васильева настолько, что он стал настаивать на том, чтобы я писала по нему дипломную работу. И, хотя он не был моим руководителем дипломной, помогал мне в поиске литературы, выбирая тот аспект, который бы был интересным и в тоже время актуальным для нашей кафедры литературы. И он его нашёл на мою голову. И сподвигли его на это поэтические строки Васильева из стихотворения «Азиат»:
Ты смотришь здесь совсем чужим,
Недаром бровь тугую супишь.
Ни за какой большой калым
Ты этой женщины не купишь.
Хоть волос русый у меня,
Но мы с тобой во многом схожи:
Во весь опор пустив коня,
Схватить земли смогу я тоже.
Я рос среди твоих степей,
И я, как ты, такой же гибкий.
Но не для нас цветут у ней
В губах подкрашенных улыбки.
Вот погоди, — другой придет,
Он знает разные манеры
И вместе с нею осмеет
Степных, угрюмых кавалеров.
И этот узел кос тугой
Сегодня ж, может быть, под вечер
Не ты, не я, а тот, другой
Распустит бережно на плечи.
Встаешь, глазами засверкав,
Дрожа от близости добычи.
И вижу я, как свой аркан
У пояса напрасно ищешь.
Здесь люди чтут иной закон
И счастье ловят не арканом!
………………………………………….
По гривам ветреных песков
Пройдут на север караваны.
Над пестрою кошмой степей
Заря поднимет бубен алый.
Где ветер плещет гибким телом,
Мы оседлаем лошадей.
Дорога гулко зазвенит,
Горячий воздух в ноздри хлынет,
Спокойно лягут у копыт
Пахучие поля полыни.
И там, в предгорий Алтая,
Мы будем гости в самый раз.
Степная девушка простая
В родном ауле встретит нас.
И в час, когда падут туманы
Ширококрылой стаей вниз,
Мы будем пить густой и пьяный
В мешках бушующий кумыс.
Дом музей Павла Васильева в Павлодаре [Э.Алейникова]
«»Восточные мотивы в поэзии Павла Васильева», — вот как нужно назвать, и вот о чём нужно писать» — вынес он свой вердикт на одном из заседаний кафедры, на которое моя руководительница Хван Людмила Борисовна пригласила и меня. — «Вы прочитайте его поэму «Соляной бунт» и вам всё станет ясно. У него там рассказывается о противоборстве русских купцов, казачества и казахов на границе Казахстана и Сибири. Город, где он вырос, стоит на границе двух культур и двух, сейчас уже, стран. И при этом поэт мечется между казахами и русскими, любя и тех и этих, разрывая своё сердце между двух народов и культур« — обосновал своё предложение преподаватель. В душе я была согласна с ним, но боялась, что не справлюсь с темой, ведь этот аспект творчества поэта никто до сего дня не исследовал. Да и всё его творчество серьёзно в те девяностые года никто ещё толком не изучал. Были, конечно, воспоминания родных и друзей, были отдельные статьи литературоведов, но всё это было вообще о его творчестве и его трагической судьбе. И ещё, многих источников не было в моём Нукусе. И выписать из Москвы уже было невозможно, — мы все разделились, и связи библиотек оборвались. Интернета тоже не было. А мне предлагали изучить восточные мотивы в его творчестве. Мне предлагали написать серьёзную работу самостоятельно без возможности вставлять в работу целые абзацы из статей исследователей, без возможности перефразировать и списать уже имеющиеся на кафедре дипломные работы выпускников, без возможности сделать всё то, чем грешили почти все пятикурсники факультета русского языка и филологии. Я была в панике. Уже изучая три года в университете стихи и поэмы Павла Васильева, литературу о нём, я понимала, что меня просто суют головой в петлю, предлагая за оставшиеся несколько месяцев сделать то, что не сделал ещё ни один профессионал. Я чувствовала себя дилетантом, меня трясло от страха и неизвестности. Но терпение и труд, как говорит народная мудрость, всё перетрут. Перетерла и сделала дипломную, по которой комиссия на защите даже не могла задать вопросы, — никто, кроме моего руководителя и моего консультанта (тот преподаватель был моим негласным консультантом), ничего не знали о Павле Васильеве. Было даже не интересно и скучно докладывать. А ведь он заслуживал большего внимания! Мне хотелось прочитать им его красывые строки:
Затерян след в степи солончаковой,
Но приглядись — на шее скакуна
В тугой и тонкой кладнице шевровой
Старинные зашиты письмена.

Звенит печаль под острою подковой,
Резьба стремян узорна и темна…
Здесь над тобой в пыли многовековой
Поднимется курганная луна.

Павел Васильев к окончанию университета уже стал частью меня, и мне хотелось говорить и говорить о нём. Но, сталкиваясь с равнодушными лицами членов комиссии, парившихся в этот жаркий летний день на четвётом этаже нашего блока и, вероятно, мечтающих поскорее закончить всё и бежать домой под прохладный душ, я не стала особенно распинаться, ограничившись кратким резюме.
Не стала рассказывать им о том, что мечтаю поехать в город Павлодар, где вырос Павел Васильев. Что хочу посмотреть его родительский дом, о котором он много писал, улицу, по которой он ходил. Мне не хотелось открывать им свою мечту и показывать карту Казахстана, на окраине которого, на берегу Иртыша раскинулся Павлодар, подаривший мне Павла Васильева… Я даже знала, как туда доехать из нашего маленького Нукуса, каким транспортом, но мне не хотелось говорить об этом. Это была моя мечта, которая, как я тогда понимала, была несбыточной с теми переполненными поездами «Нукус-Алматы», с теми ценами и разными валютами, с теми опасностями, которые были на железной дороге в то время, с теми неудобствами от пересечения границ двух государств в те неспокойные девяностые года. Оставалось только читать его:
Просторен бег гнедого иноходца
Прислушайся! Как мерно сердце бьется
Степной страны, раскинувшейся тут,

Как облака тяжелые плывут
Над пестрою юртою у колодца.
Кричит верблюд. И кони воду пьют.

Сейчас, когда в Википедии можно найти главу о Павле Васильеве и несколько ссылок на разные сайты, писать о его биографии не актуально. Только отмечу, что он был родственной для меня душой — путешественником и искателем приключений. Любя свой край, он объездил его — Зайсан, Павлодар, Омск, Владивосток, села и деревни на реках Иртыш и Лена…И только после всего этого он поехал покорять Москву. Чем-то его судьба созвучна с судьбой Сергея Есенина. Кроме того, что он также имел репутацию «хулигана», он искренне писал о своих корнях, о том, что чувствует к родным, к дому, к близким. Был крестьянским поэтом, как принято считать. По сути же писал о том, чем жил, о чём болела душа, писал о Родине.
Честное слово, после исследования, которое я сделала в университете, не хочется вдаваться в литературоведческие дебри и умными словами описывать его творчество или мотивы того или другого стихотворения. Хочется просто перечитывать его строки, декламировать, хочется рассказать о нём во мне, как он повлиял на меня за эти годы. Хотя были времена, когда я о нём напрочь забыла. Тяжёлые времена для меня. Тогда я потеряла все книги, мою дипломную работу, диссертацию…и его сборник стихов.
Не добраться к тебе! На чужом берегу
Я останусь один, чтобы песня окрепла,
Всё равно в этом гиблом, пропащем снегу
Я тебя дорисую хоть дымом, хоть пеплом.
Я над тёплой губой обозначу пушок,
Горсти снега оставлю в причёске — и всё же
Ты похожею будешь на дальний дымок,
На старинные песни, на счастье похожа!
Но вернуть я тебя ни за что не хочу,
Потому что подвластен дремучему краю,
Мне другие забавы и сны по плечу,
Я на Север дорогу себе выбираю!
Дом музей Павла Васильева в Павлодаре [Э.Алейникова]
В 2007 году я работала в Казахстане, в Алматы, но, затюканая бытовыми проблемами и увлечённая проектами в этом дорогом, свинцового цвета и вкуса городе, совсем позабыла, что мой любимый поэт жил в этой стране. Не думала о нём, пока на одной из деловых встреч не столкнулась с преподавателями Павлодарского государственного педагогического института. В голове что-то крутилось, связанное с этим городом, но никак не шло на язык. Измучившись вконец, но так и не вспомнив с чем у меня ассоциируется этот город, я просто разговорилась с коллегами и вдруг, на полуслове замерла. Боже мой, да это же город, где жил Павел Васильев! Больше ни о чём говорить я не могла, и напряую обратилась к моей коллеге Татьяне Шакировой, работающей с этим институтом, взять меня с собой на следующее мероприятие в Павлодар. И аргументом были не рабочие вопросы, хотя их тоже было немало по программе мероприятия, а желание соприкоснуться с родиной Васильева. Конечно, официально я ехала работать и провести информационную кампанию проекту (что я и сделала, надеюсь, добросовестно), но в реальности меня несла волна любви к поэту, крылья моей давней мечты подхватили меня, не давая опомниться от счастья. Сбываются мечты, сбываются!
Душа пела от предвкушения встречи с местами моего поэта, поэтому дорога от Алматы через Астану до Павлодара пролетела незаметно. Не ощущая усталости от долгого пути, бросив рюкзак в гостинице, одна отправилась в старую часть города, на набережную, где дом-музей Павла Васильева. Коллеги, усталые, не разделяли моего энтузиазма, но отнеслись с пониманием к моей причуде.
Меня ждала настоящая русская деревня, одетая в яркое платье из опавших осенних листьев. Маленькие деревянные домики с резными ставнями и занавесочками в окнах, вышитыми красными узорами по низу, с калитками и скамейками под окнами. На скамейках сидели русские бабушки и бородатые деды, играла детвора. Это был кусочек старой России, той, о которой писал Васильев.
Деревянная щука, карась жестяной
И резное окно в ожерелье стерляжьем,
Царство рыбы и птицы! Ты будешь со мной!
Мы любви не споём и признаний не скажем.
Звонким пухом и синим огнём селезней,
Чешуёй, чешуёй обрастай по колено,
Чтоб глазок петушиный казался красней,
И над рыбьими перьями ширилась пена.
Позабыть до того, чтобы голос грудной,
Твой любимейший голос — не доносило,
Чтоб огнями и тьмою, и рыжей волной
Позади, за кормой убегала Россия.
Дом музей Павла Васильева в Павлодаре [Э.Алейникова]
Дом-музей я нашла не сразу, порядком поплутав по узким улицам деревни (так хочется эту часть Павлодара назвать деревней!) и, постучав ни в одни ворота, чтобы узнать правильную дорогу. Подсказал мне путь охранник церкви. Был послеобеденный воскресный день, и церковь была закрыта, но на мой стук вышел русский парень с книгой в руках и подробно объяснил как дойти до дома Васильева. Ему, видимо, было скучно одному и он даже вызвался проводить меня. По дороге разговорились. Откуда я приехала, почему и зачем? Когда прямо рассказала, что давно мечтала увидеть город поэта и его дом, поэтому приехала из Ташкента через Алматы и Астану, то его первые слова были: «Вам делать нечего что ли?» — затем он, подумав, что обидел меня своим вопросом, попытался сгладить ситуацию: «Вам так нравятся стихи Павла Васильева? Так сильно нравятся, что вы приехали из Узбекистана? А я его книг не читал даже. Знаю, что есть дом-музей, а за что ему такая честь и не интересовался никогда…». Мы поговорили ещё немного о городе, об Иртыше и жизни людей в Павлодаре. Парень не мог скрыть удивлённого выражения, что застыло на его лице, и от этого ещё больше конфузился и краснел. В конце концов, мы дошли до музея, но здесь меня ждал сюрприз, — он был закрыт на выходной. Сопровождавший меня охранник церкви не растерялся, а, постучав предварительно в калитку, вошел во двор. На шум из дома выглянула женщина с девочкой. «Вот привёл к вам посетительницу. Она из Ташкента приехала, чтобы ваш дом посмотреть. Так что не откажите ей, пустите» — парень не дал мне и рта раскрыть, проталкивая в дверь за женщиной. А та и не противилась, а только охала и причитала, что смотрителя сегодня нет — выходной, а она толком ничего и не знает о поэте, чтобы мне рассказать. Войдя в дом, я зажмурилась от нахлынувшего счастья, боясь расплескать его нечаянным словом или неосторожным движением. Затем села в углу комнаты на стул и осмотрелась. Я бы назвала на старинный лад эту комнату в деревянном доме горницей.
Женщина (она работала сторожем при музее), улыбаясь, по-деревенски просто расспрашивала меня о том, когда я приехала, и где живу, почему приехала из Ташкента сюда. Пока отвечала на её вопросы, вдыхала запах дома: запах запылившейся бумаги, каких-то трав, старого дерева и ещё чего-то, чем пахнут старые вещи. Самое интересное, я так и не запомнила внутреннее убранство дома (хорошо, что сделала много фотографий тогда). Я впитывала дух и атмосферу дома, в котором когда-то жил Павел Васильев, а вот расположение вещей не запомнила. Да и нужно ли это?
— Он, поэт-то, тут мало жил. В Москву уехал на свою погибель и там его убили, — женщина сокрушенно покачала головой, как бы осуждая непоседливого Васильева. — Вы, наверное, про него много знаете, раз приехали издалека сюда? — она явно хотела поговорить о его непутёвой по деревенским меркам жизни, но мне вовсе не хотелось говорить об этом, и я переключилась на её внучку, которая здесь же за столом рисовала портрет бабули. В это время кто-то просигналил на улице, и женщина вышла наружу. Вернулась она с мужчиной (как оказалось позже, это был её сын) моего возраста, которому на ходу рассказывала, что у неё гостья сейчас в музее. За пару минут она ему выложила всё то, о чём мы с ней беседовали до этого, и он присвистнул.
— Из самого Ташкента приехали посмотреть на дом? — мужчина стоял в дверях, сложив руки на груди.
— Да, давно собиралась к вам, а тут командировка в Павлодар, — в который раз повторила я фразу, успевшую набить оскомину.
— Ну вот, Павка, до сих пор бабы по тебе сохнут и едут к тебе, — шутливым тоном сказал мужчина, обращаясь к портрету поэта на стене. — И за что они тебя любили и любят? Ничего особенного в тебе не было. — И, уже обращаясь ко мне, — А вы знаете, что Васильев был страшный бабник?
Я посмотрела на портрет поэта, в его красивые карие глаза, на его зачёсанные назад пышные волосы, и ничего не ответила, поражённая сделанным прямо сейчас открытием. Павел Васильев был похож на парня, в которого я была влюблена много лет. Он был похож на Сашку. Может быть, в этом кроется моя любовь к стихам поэта, моя мечта приехать сюда. Я стремилась в мечтах не к Васильеву, а к Сашке, ехала в Павлодар за своей юношеской любовью, не осознавая этого и не давая себе в этом отчёта.
Имя твоё, словно старая песня,
Приходит ко мне. Кто его запретит?
Кто её перескажет? Мне скучно и тесно
В этом мире уютном, где тщетно горит
В керосиновых лампах огонь Прометея —
Опалёнными перьями фитилей…
Иртыш [Э.Алейникова] Иртыш [Э.Алейникова]
…Уже к вечеру, стоя на набережной Иртыша, поняла, как сильно я устала. Не только сегодня, а вообще. Устала от всего. Наверное, всегда так бывает после большой радости. Когда заветная мечта сбывается, то впереди мир тускнеет, потеряв путеводную звездочку, и мы в растерянности стоим какое-то время, озираясь по сторонам в поисках новой мечты, к которой с новыми силами начнём своё движение вперёд по этой непростой жизни.
Я боюсь, чтобы ты мне чужою не стала,
Дай мне руку, а я поцелую ее.
Ой, да как бы из рук дорогих не упало
Домотканое счастье твое!
Я тебя забывал столько раз, дорогая,
Забывал на минуту, на лето, на век, —
Задыхаясь, ко мне приходила другая,
И с волос ее падали гребни и снег.
Послесловие
Павел Васильев в 1932 году вместе с Л. Н. Мартыновым и другими молодыми поэтами был арестован по обвинению в принадлежности к контрреволюционной группировке литераторов — дело так называемой «Сибирской бригады», — но осужден не был. В 1934 против него развернулась кампания травли, в ходе которой его обвиняли в пьянстве, хулиганстве, белогвардейщине и защите кулачества, к которой присоединился и М. Горький, указав на целесообразность его «изолирования». В 1935 был осуждён за «злостное хулиганство», весной 1936 освобожден. В феврале 1937 года вновь арестован, и 15 июля приговорен к расстрелу по обвинению в принадлежности к «террористической группе», якобы готовившей покушение на Сталина.
Расстрелян в Лефортовской тюрьме 16 июля 1937. Похоронен в общей могиле «невостребованных прахов» на новом кладбище Донского монастыря в Москве.
В 1956 году посмертно реабилитирован. Заново разгорелись споры о его политической позиции, в ходе которых поэта, убитого в возрасте 27 лет, достойно защищал C. Залыгин. Большую роль в восстановлении доброго имени, в собирании и издании разрозненного тогда творчества Павла Васильева сыграли его вдова Елена Александровна Вялова-Васильева (1909-1990), его свояк и литературный покровитель Иван Гронский, а также его друг поэт Сергей Поделков, сами прошедшие сталинские тюрьмы и лагеря. В Павлодаре открыт дом-музей поэта. На Бульваре Мартынова в Омске установлен памятный знак-камень.
Вот его стихотворение, написанное на Лубянке. Оно всё ещё теплится напрасной надеждой…
Елене
Снегири взлетают красногруды…
Скоро ль, скоро ль на беду мою
Я увижу волчьи изумруды
В нелюдимом, северном краю.
Будем мы печальны, одиноки
И пахучи, словно дикий мед.
Незаметно все приблизит сроки,
Седина нам кудри обовьет.
Я скажу тогда тебе, подруга:
«Дни летят, как по ветру листье,
Хорошо, что мы нашли друг друга,
В прежней жизни потерявши все…»
Февраль 1937 г. Лубянка. Внутренняя тюрьма.

В статье использованы отрывки из стихотворений Павла Васильева.

Найроби, Кения.

Май 2009 г.

Алейникова Эльмира. Степная песнь, написанная ястребиным пером: 2 комментария

  2. В отдельных строчках («и я, как ты, такой же гибкий») — просто какое-то генетическое совпадение с Есениным. Но не больше, чем в строчках. Неповторимый, невозвратимый…..

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *