Рецензия Сергея Сурина на книгу Александра Архангельского «1962»

Книга адресована мне. Лично, непосредственно. Как и Архангельский, я родился в этом самом, злополучном и счастливом, 1962-ом…
Архангельский пишет о Большой политике – с самой большой буквы «Б», которая только существует в типографиях, той самой, что определяет историю и решает судьбы миллиардов, то бишь человечества. Параллельно, вперемежку с Большим, в книге происходит и малое – течет жизнь семьи автора, одной миллиардной части человечества — обычная жизнь низшего уровня, которой по закону земных джунглей полагается зависеть от многозначительных встреч на высшем уровне, от движения рук президентов, подписывающих декреты, указы, соглашения…

С высоты Большой политики жизнь низшего уровня не может иметь исторического значения. Она просто не видна. В мире происходит интенсивное броуновское движение судеб, люди рождаются, учатся, женятся, формируют электорат, с которым ссориться не следует, болеют, умирают, снова рождаются, но истории не создают. Декрет, указ, соглашение – вот настоящее Событие, движущая сила истории.

И наоборот – с точки зрения обычного человека размолвка на личном фронте, болезнь и выздоровление ребенка, собственная хворь, просто случайная встреча — являются настоящими Событиями, формирующими собственно жизнь и судьбу. «Подумаешь, событие, а не могу забыть ее…». Все, что происходит при этом наверху – производное от  его персонального События.

Кто же на кого влияет? Что есть настоящее событие? «Есть ли что-нибудь на Земле», – писал Даниил Хармс, — «что имело бы значение и могло бы изменить ход событий не только на Земле, но и в других мирах?..»

Вспоминаются два литературных стандарта:

— диалог булгаковского Га-Ноцри, несущественного бродяги,  и представителя Большой политики Понтия Пилата. Пилат, как вы помните, говорит, что может перерезать волосок, на котором повисла жизнь бродяги-неудачника. На что Га-Ноцри резонно отвечает, что перерезать этот волосок может только тот, кто его подвесил;

— бабочка Брэдбери, мирно сидевшая на земле далекого прошлого, на которую случайно наступил неуклюжий путешественник из будущего, вследствие чего в этом самом будущем произошли невероятные катаклизмы. То есть, не рука президента, подписывающего указ, определила события, а роковая случайность в далеком прошлом…

В прошлом, говорят, время текло медленно. А нынче – погляди в окно: космические скорости, стремительная череда событий… Все это в избытке присутствует в книге. Присутствуя, превращается в очевидную поспешность, что конечно же мешает повествованию, ведь хочется остановиться вместе с автором и, как говорил упоминаемый Михаил Сергеевич, углубиться. Что показали события в Новочеркасске? Что эксперименты профессора Иванова с оплодотворением африканских обезьян социалистическим семенем не удались? Или наоборот удались? Вопрос ведь не поставлен настолько остро, чтобы можно было валить его на читателя. Проблема Новочеркасских событий не в самом расстреле и не в последующих посадках и казнях, а в спокойной реакции на них тихих новочеркассцев, оставшихся в живых или в полумертвых… Есть воздействие, а отклика нет. Почему? Откуда такая терпеливость в нашем этносе, виноваты ли долгие зимы или огромные территории? Архангельский говорит о долгожданном возврате на нашу «религиозную родину», но что это такое?  Что, если довладимирское язычество (и мы с этой родины никогда и никуда не эмигрировали)? Каков наш настоящий год рождения? Может тот, когда уставший от насилия князь послал какого-нибудь Микояна христианизировать окрестности, тот пострелял особо буйных, как в Новочеркасске, остальные разошлись по домам, по наделам, заводам и красным уголкам, и стали согласными с новыми ценами на мясо, с новым богом, с новым счастьем.

Мы принадлежим своему этносу, а у этноса тоже есть год рождения. Именно там и сидит наша этническая бабочка, на которую неосторожно наступили любопытные гости из будущего.

В книге возникают слова Альберта Швейцера – «африканцам нельзя резко предоставлять свободу», возникают и исчезают.  А кому можно предоставлять свободу? Нам можно?

Эх, чуть помедленнее бы кони повествования неслись. Большие мысли любят тишину. Неторопливость. Вглядывание. Помните, финал «Космической одиссеи 2001» — после бешеных космических скоростей и безумного поворота событий – удивительно медленные движения старого человека, сидящего за столом  в обстановке изысканного 18-го века…

Читается легко, но быстро.