Как обычно, не зная с чего начать, начну с себя. Когда-то спросил у умных людей, что такое постмодернизм. Мне ответили длинно и умно, и я все понял. Но сейчас уже забыл, потому что это было длинно. Потом я прочитал статью в Википедии и тоже все понял. Но опять забыл, потому что там тоже очень длинно. Потом мне кто-то сказал коротко: «Постмодернизм — это шизофрения в литературе». Вот этому я поверил и хорошо это запомнил, потому что коротко. Из этого и исходить буду. Это я на тот случай написал, если Шаранин с Журавелем вдруг окажутся не постмодернистами, и мне кто-то на это укажет. Это я так подстраховался.
А еще скажу, как я это понимаю, простыми словами. Понимаю я это вот как: имеется, к примеру, человек и имеется, к примеру, действие, который этот человек, теоретически, может легко совершить. Например, акт дефекации. Ну, разумеется, это первое, что пришло мне в голову. Это действие человек может совершать регулярно в общепринятых для данного действия рамках, но если, к примеру, человек совершит это действие на площади (не говорю уж на Красной), то действие это приобретает некий новый оттенок — контркультурности, если таковым позиционируется его исполнителем, или сумасшествия. Либо, и часто — и того, и другого, учитывая разность оценок. То же самое относится и к последовательности действий. Как в старом анекдоте, пересказанном Норманом Мейлером, когда мужик приходит к доктору и рассказывает о своем обычном распорядке дня: «Ну, значит, я утром встаю, иду в ванную, умываюсь, блюю». «Что, каждый день блюете?» — спрашивает доктор. «Да, а разве не все так?» — удивляется мужик. Здесь налицо тот самый случай, когда вроде бы обычное действие выглядит со стороны чем-то странным только потому, что не общепринято, и совсем не выглядит странным с точки зрения человека, об этом не знающего.
Но не все так просто с этим постмодернизмом, как вы могли бы подумать. Фишка в том, что любое действие, которое некогда считалось бы аномальной акцией, может в некий период времени стать совершенно приемлемым и обыденным. Вот, как у диссидента Марченко, один зек кушает тюрю из хлеба, замешанного на собственной крови, а другой прибивает свою мошонку гвоздями к нарам — в знак протеста. Явно контркультурные акции с точки зрения обывателя, и обычные действия в рамках криминальной субкультуры. И вот, кажется мне, друзья мои, что на нашей улице прямо сейчас идет такой праздник актуализации постмодерна, что прибивание яиц к нарам по сравнению с ныне происходящим — это просто жалкая самодеятельность. И, боюсь, на праздник этот мы как раз успели. Так что кажущееся обидным выражение «шизофрения в литературе», на мой взгляд, уже не так и обидно, если выйти на улицу или, примером, посмотреть телевизор — посмотреть на людей и послушать их же. Шизофрения, друзья мои, уже давно актуализирована. И постмодернизм просто на наших глазах стал реализмом. Поэтому зря писатель Шаранин считает, что его книги опасны и как-то там могут на кого-то повлиять. На тех, на кого что-то могло повлиять, оно уже давно повлияло, и книжка Шаранина вряд ли сможет как-то финализировать шизофренизацию шизофреников. Напротив, книжки Шаранина и Журавеля хороши для тех немногих здоровых и обладающих чувством юмора людей, такой шизофренизации не подвергнувшихся. Поэтому, боюсь предсказать им небольшую аудиторию.
Небольшое пояснение невпопад под абзац выше. Насчет актуализации шизофрении. Вот вам, к примеру, сюжет: жили-были во дворе девочка с мальчиком, ходили в школу, и мальчик носил девочек портфель, потом они поцеловались и полюбили друг друга, ну или наоборот — сначала полюбили, а потом поцеловались, этому позавидовал друг мальчика и стал отбивать у него девочку и, когда мальчик ушел в армию, все таки отбил, но потом оказался трусом и не спас девочку, когда на нее напали подонки, а тут как раз мальчик пришел из армии, как раз в тот момент, когда на девочку напали подонки, и он-то как раз ее спас, после чего девочка поняла, кто ее по-настоящему любит, но было уже поздно, потому что мальчику проломили череп, и он стал дебилом, ну или совсем умер, поэтому девочка в конце плачет на кладбище или на крыльце психбольницы. Не верю, скажет современный читатель, какая чепуха. Ха-ха, скажет он, какой дебильный сюжет. А вот, к примеру, другой сюжет: решил мальчик зарезать своего папу, приходит домой, но поздно, потому что там чувак, переодетый клоуном, отрубает его папаше голову, потом берет ее и варит в кастрюле. Вот это да, скажет современный читатель, это актуально, так и бывает на каждом шагу, вот я буквально вчера отрубил голову своему папаше, сварил в кастрюле и съел. Но клоун — это да, это идея, жаль, что я не пригласил под это дело клоуна, на счет клоуна — это автор молодца! Это такое пояснение насчет актуализации шизофрении. И если вы думаете, что я преувеличил, то вы глубоко заблуждаетесь — стоит лишь вспомнить недавнюю хитовую историю про то, как один мужчина отрезал своей жене палец и его (палец) долго не могли найти. А в психбольнице он признался, что засунул отрезанный палец жены в жопу ее собачке, карликовому пинчеру. Нашли.
Ну и после длинных и умных абзацев, наконец, коротко об авторах. Игорь Журавель, «Музыка падших богов», и Александр Шаранин, «За учителем» и «Железная цепь со строгим ошейником». Наверное, несправедливо писать один обзор на двоих, учитывая калибр авторов, но так получилось, что взял я их читать одновременно и так, подряд, и прочитал. И вот эту постмодернистскую схожесть обнаружил. Поэтому увидел трудность в написании отдельных рец. И еще одна трудность. Все у этих авторов прочитанное возбудило во мне чувство оптимистического пессимизма. Это прекрасное чувство само по себе, но более всего оно побуждает человека к тому, чтобы положить на все хер. В том числе на отзывы и рецензии. Оно побуждает человека к самосозерцанию и оценке прочитанного внутри себя без всякого желания с кем-то этим делиться. Ну, грубо говоря, я прочитал, а хотите вы это читать или не хотите, внемлите вы мне или нет — нету мне до этого никакого дела. Идите нахер, одним словом, нихуя вы не понимаете, расселись тут, уши развесили, пидорасы. Вот и как с таким настроем писать отзыв? Так что в этом Шаранин и Журавель, безусловно, виноваты. Нету в них эдакого конфетти и шоколадных зайцев, которыми можно было бы привлечь и прикормить читающих девочек. Не про вареные же головы рассказывать, в самом деле.
«Музыка падших богов» Журавеля — это что-то вроде похождений бравого солдата Швейка, только бредовее и бессмысленнее. Когда-то один дядя сказал мне: «Не люблю я этого Швейка, все там анекдоты какие-то». Я подозреваю, что сказал бы этот дядя о произведении Журавеля. Роман состоит из бесчисленного количества гэгов. Ну, вроде анекдотов. Как про того папашу, которому клоун отрубил голову. Связи между анекдотами часто никакой, кроме изредка переходящих из одного в другой героев и мест. Прям все как у шизофреников — сначала про сифоны, потом про сифилис. Связь чисто фонетическая. Поэтому у Журавеля бесчисленное количество героев и мест действия. Похождения солдата Швейка без солдата Швейка. А, с другой стороны, зачем тот Швейк? Там про войну было, поэтому Швейк ходил туда-сюда, служа зеркалом всем остальным шизофреникам военного времени. А сейчас войны нету, поэтому Швейк не нужен — у Журавеля шизофреники вполне обходятся без зеркала. Но гэги смешные. Сами по себе оправдывающие чтение. Но идеи я не нашел. Когда я не нахожу идеи, то говорю — ну и не надо. Гэги так гэги. Может, в этом и идея — довести абсурд до предела. Сделать бессмыслицу смыслом. Тем более, что исполнено мастерски. Но, при всем мастерском исполнении, такого рода текстами автор сам себя загоняет в западню — всегда найдется дядя, который скажет: «Это сборник анекдотов». И скажет — зачем это мне? И, в принципе, будет прав. Потому что текст Журавеля совсем незачем читать некому усредненному дяде. Этот текст чисто для эстетствующих эстетов. Так я думаю. Для эстетов, готовых читать книгу для получения сомнительного удовольствия от созерцания букв, их сочетания в словах, композиции слов в предложения, построения предложений в абзацы и поиска связи между этими абзацами. Сука-самбука, короче — сначала что-то там подожги, потом какие-то зерна жри, потом переверни, пока все сделаешь, выпить забудешь. И это вместо того, чтобы сразу накатить водки и чтобы сразу вставило. Сужение аудитории, одним словом.
У Шаранина чуток по-другому. То есть, повести его — это тоже нанизанные на веревочку короткие истории, но в том и разница, что нанизанные на веревочку, а не сложенные в стопку, как у Журавеля. К примеру, если по приколу представить, что повесть Шаранина «За Учителем» изучают в школе, то в памятке для учителя (извините за тавтологию) было бы написано примерно следующее: «Раскрыть важность роли учителя для подрастающего поколения в процессе воспитания морально-волевых качеств и взросления молодой личности в эпоху постмодернизма». И то, что Учитель этот — придурок, каких мало, который постоянно объебует своих учеников и научает их делать всякую херню, вроде зайти в избушку с пьяными мужиками и заявить: «Всем еблища колочу» — совсем неважно. Важно, что учитель, и важно, что есть к нему тяга подрастающего поколения, и роль его важна. Так что это ход. На всяк довод о том, что это херня, можно резонно ответить — ну, бля, какое подрастающее поколение, такие и учителя. Поэтому мне повесть «За Учителем» и понравилась больше, чем «Железная цепь». Потому что «Железная цепь» — это опять тот самый оптимистический пессимизм, который не только автора загоняет в ловушку узости аудитории, но и, например, рецензента. По простой причине — какая может быть рецензия на произведение с головной идеей: «А в рот я вас всех ебал, мне и так хорошо»? Вот такая и может быть — «А в рот он вас всех ебал, ему и так хорошо». Вот и найди после этого подписчиков на полное собрание сочинений.
Хотя, отчасти я даже и рад, что реца вышла в том самом ключе оптимистического пессимизма. Потому как предыдущие рецы я писал в духе того эстонца, который подбирает дохлую крысу: «А вдруг пригодится». И выходит стремно, когда вдруг не пригодилось. А в случае с Журавелем и Шараниным все нормально: написал рецу — подобрал «крысу-вдруг-пригодится», а не пригодилось — положил, где взял. Вполне вписывается в эстетику авторов.
Читать тут, бо як каже Золушка: автори — з тих, кращих:
