Читать далее →

О книге «Хоп-хоп, улитка»

Сегодня в чужом разделе беседовали о том, что является сетературой, а что — литературой. Заодно сама для себя озвучила, обдумала, да и за формулировкой понятия сетературы сбегала в поисковик.
Оказалось, уже сформулировано это понятие. Объяснено умными людьми.
Вот здесь. И — здесь.
Спорить не буду. Хотя приверженцы яркого и новаторского часто забывают о существовании более тонких, промежуточных оттенков.
Если сетература обязана быть гиперактивной, содержать ссылки и прочие интерактивные вставки, должна плавно перетекать в компьютерную игру и другие современные удовольствия, то как быть с Мартой Кетро, например?
И с другими авторами, чьи тексты начали жизнь в сети. У этих текстов нет бумажных черновиков, они имеют возможность, — пугающую, надо сказать, меняться на протяжении всей своей сетевой жизни, они могут просто исчезнуть практически навсегда, если того захотел автор — уже будучи прочитанными и привычно любимыми. И вообще, они — тексты. Без иронии и уничижения. Не рукописи, не рассказы, повести и романы. Тексты… Измеряются — в килобайтах. И количеством посетителей. И комментариев.
Читать далее →

Ужастики я читала всегда. Впрочем, как и мистику. И любовные романы. И науч-поп литературу. И сайенс фикшн. Какая разница, о чем, если главное — как.Поэтому я читаю Кинга и не читаю Кунца.Была у меня знакомая читательница, которая качество ужастика определяла по количеству уморенного автором народа. Принеся мне очередную книжечку в мягкой обложке, мечтательно характеризовала: «Там столько трупов — целый город! Бери, Ленка, не пожалеешь!»И нашему читателю Кинга, из-за внешней ужастиковости почти всех его романов, очень не повезло. Продираясь через безграмотные дебри писанных левой ногой переводов (быстрей-быстрей, пока за это денег дают…), с тоской ловишь нестерпимое сияние Настоящей литературы. Ее, к счастью, даже переводом не всегда удается уничтожить. Так что, хорошо читать те романы, где мало мистики, ужасного действа и монстров. Там уж бедному переводчику некуда деваться. И получаешь наслаждение от прекрасных описаний сельской Америки, воспоминаний о мальчишках и девчонках, о местах и людях — ну, много от чего.Именно проза Кинга приблизила ко мне Америку, после всех этих лет оголтелой пропаганды национальной розни дала понять, что, как говорила другая моя подруга (большая умница): «Да они такие же ребята, как и мы!».Читая на днях книгу «Как писать книги — мемуары о писательском ремесле», я искренне радовалась, что мы с Кингом современники. Что он выжил, слава Богу, после аварии. И что он пишет.Немножко жалею об одном — отвлекся бы он от своих ужастиков на несколько лет, да и написал бы пару-тройку тяжеловесных романов в духе «Саги о Форсайтах», — уж я была бы самой преданной читательницей!А пока приходится ждать хороших переводов уже перечитанных вещей. Говорят, уже появляются.

Я читаю «Колыбельную» и думаю, как роскошно звучит это слово по-английски. Lullaby — лалебай. Колыбельная… Баюльная песня. Так мягко и нежно, так успокаивающе. И сколько всего вываливает на меня автор с первых страниц романа!

Щедрый Чак — он ничего не жалеет, он делится всем. Вам нужны шокирующие подробности? Головокружительный сюжет? Картины апокалипсиса на второй странице из трехсот? Цвета? Звуки? Вам нужны персонажи настолько нелитературные, что целый день они будут ходить за вашим правым локтем, дышать вам в ухо и заглядывать через плечо? Вам нужны мысли, которые бродят и бродят в голове, как трудолюбивое вино, независимо от того, чем вы там занимаетесь? Паланик позаботится о вас. И не только на первых страницах. Он будет держать вас за горло до самого адреса издательства, напечатанного в нижней части задней обложки.И, закрыв книгу, вы продолжите думать, разговаривать, спорить с Моной, Устрицей, Элен и Стрейтором — со всеми этими надоедами, которые уже никогда не уйдут. И не надейтесь!А нам, читателям, останется лишь удивляться щедрости Чака, дарящего жизнь своим героям, чтобы потом подарить их нам.Я не могу читать Паланика много. Мне начинает казаться, что он истеричен. А вопрос «что делать», задаваемый без конца, становится все больше и мешает дышать. Паланик сдирает с меня кожу и сыплет соль, чем-то пыточным раскрывает глаза и заставляет держать их открытыми. Чтобы смотреть, смотреть и смотреть, как несовершенен этот мир, и как мы стараемся сделать его еще хуже.И я сердито захлопываю книгу и ставлю ее на самую дальнюю полку. Чтобы через месяц-другой, забравшись на табуретку, встать на цыпочки и выковырять потертый покетбук из-под накопившегося хлама. И снова прочитать «Едем в машине. Все, что снаружи, — желтое. Желтое до самого горизонта. Но не лимонно-желтое, а желтое, как теннисный мячик. Как желтый теннисный мячик на ярко-зеленом корте. Мир по обеим сторонам шоссе — одного цвета. Желтого.»А за перевод Т. Ю. Покидаевой отдельное огромное спасибо!

Есть поэты земли. И воды, — морской бескрайней и быстрой речной, что течет в одном направлении. Есть поэты снега и поэты льда, о стихи которых можно разбить коченеющие руки. Есть поэты лесных ягод и высокого жаркого неба. А есть – обломков бетона с торчащей из них ржавой арматурой.
И эти ощущения мои могут совершенно не зависеть от фактического ряда стихов. Лишь собственные ассоциации. Но, возможно, и ощущения Блонди кому-то нужны кроме нее. Ведь я рассказываю – об удовольствиях. Читать – вкушая. Слово-то какое! А по-другому и не скажешь.
Павел Феникс – поэт серого света и открытых пространств. И ничего уничижительного в этом нет. Серый свет Феникса – из множества оттенков серого цвета. Цвета мудрости. Откуда, казалось бы? Ведь – молод! Особенно в наше время всеобщей инфантильности. Возможно, и, скорее всего – собственный талант делает его мудрым. Потому что Феникс — очень талантливый поэт. И до собственного таланта молодому поэту Фениксу – еще необходимо дорасти. Но он – с ним, в нем, и – приходится жить. И быть старше ровесников, что ограничиваются переведением в стихотворные строчки пубертатных страданий.
Феникс не ограничивается. Такое впечатление создается при чтении его стихов, что границ нет вообще. Есть – огромные пространства мира, уставленные плоскостями распахнутых стен. И незамкнутость их приглашает в другие миры. А вот же они – видны прямо с балкона, на котором – стоит, курит, смотрит. А потом, читая стихи – и мы все стоим, курим, смотрим… Следим за полетом окурка. Думаем…
Читать далее →

Петрович Георгий. Профессия — врач. И — писатель.

Знакомо ли вам такое — мимоходом открываешь книгу — на любой странице, и — не закрываешь, пока не дочитается она до конца? Сейчас это редкость. Все больше или ждешь тягостно развития сюжета, или надеешься, что хоть концовка вытянет. А то и просто закрываешь поспешно текст. Петрович пишет реалистическую прозу. «За жизнь». Он — мужчина, который не боится писать о женщинах. По-всякому. И о разных женщинах. Они в его рассказах и слабые, и злые, и сильные, и красивые, или просто — мужчину хотят. Ошибаются и раскаиваются. Или, ошибаясь — не раскаиваются. Пишет не о розовых принцессах. Но и не о самках, коих — в грязь втоптать за все их пакости. Пишет с точки зрения мужчин. И мужчины у него — они тоже, знаете, — люди. Как и женщины. Подумала, может, разделяя по признаку половому, должна я испытывать неловкость, из-за того, что, вот пишет товарищ(человек) о товарищах(человеках), а я все их по старинке — мужчина, женщина…Но в том и соль. Что именно это тягучее, сладкое, скрытое или напротив, ликующее — взаимодействие полов — и есть главное в прозе Петровича. Равные непохожие. Встречаются и… А дальше уже все всё знают, и — пишут об этом, и — читают.Но некоторые авторы пишут так, что — открываешь и читаешь с любого места. До конца. Потом перечитываешь.Это — главное. Когда хочется вернуться и перечитать. Все подряд, а не только эротические сцены.Тем не менее, Петрович один из совсем немногих читанных мною авторов, которые умеют дойти в описании секса до самого конца — и ни разу не сфальшивить! Он пользуется тем же самым русским языком, что и все прочие авторы, но в его рассказах читателя не испугают нефритовыми стержнями, яхонтовыми пещерами и прочими чудесами сексописания, равно как и избыточным ненормативом. Я сама автор и знаю, насколько это сложно — рассказать, как все заверте…Петрович умеет. И не на пределе возможностей. У него — сколько рассказов, столько и умений рассказать. Нет авторских трафаретов. Талант его, как голос оперного певца — колонны рушит, и чувствуется, еще не на пределе…(Глюк унд глас)Конечно, Петрович пишет не только об этом. Он пишет о сибирских селах, где когда-то сам практиковал врачом — блистательно пишет! (Поспать и жиры) Пишет приключенческо-детективные повести (Шустрики и мямлики) и эссе (Великодушное вино). Пишет о жизни эмигрантов в Израиле, Америке и Германии (Серебро на холмы Галилейские). Размерами все тексты, кроме эссе, способны отпугнуть среднего сетевого читателя. Шутка ли — рассказы по сорок с лишним килобайт! Не жалеет нас автор…Но это лишь до прочтения первого рассказа. А потом уже и нестрашно. Потому что автор, пишущий на таком уровне, имеет право на тексты солидных размеров. В них нет жижи и нет бесплодных умствований назидательных. В них — крепкие сибирские морозы и жаркие южные ночи, холодные дикие реки и замученные многолюдьем курортные пляжи. Сюжет. Интрига. Смерть. И в каждом рассказе — люди. И — нелюди в человеческом обличье. Любовь и предательство. И все прочее человеческое.Как-то по поводу одной из рецензий меня упрекнули, мол, поменяй имя автора и можно такое написать про кого угодно. Возможно, кто-то про кого угодно и пишет. Такое. А у меня принцип другой — про кого угодно вообще не пишу.А о прозе Петровича — пишу. И настоятельно советую тем, кто любит читать «за жизнь» вкусно — идите и читайте. Вы там все найдете — и стиль, и язык, и юмор, и мастерство…Люблю читать Петровича…Елена Блонди — для литературного портала Книгозавр

перенос

* «Покос — это когда сено косят. Косят, сушат, мечут стога. Обычно это происходит в конце мая — начале июня, когда нарастает молодая, сочная, пахучая трава. На покос выезжают семьями, живут на лугах в шалашах по неделе и две, день работают, ночь любятся. Свежескошенная трава пахнет так сладко, слегка подсушенное сено дурманит головы. Любовь запивают парным молоком, коровы тут же на лугах пасутся, пастухи их в село не гонят, остаются в ночном с приходящими пастушками.»
Нина Большакова. Покосные дети
Читать далее →

Этот текст предназначался для внезапно появившейся пустой странички в книжке Уморина, что готовится в печать. Но, подумав и прикинув, я решила, что там достаточно моих слов — рядом со словами Дженни и Кота Ирвинга Стивенса.
Поэтому вместо этого эссе в книге будет напечатан один прозаический текст самого Алексея. Чему я рада несказанно.

***
Читать далее →

Когда я увидела ник Бошетунмай, о песне Цоя даже и не вспомнила. И стихотворение «Шынгыс» стала читать раньше, чем поняла, что — Чингиз — имеется в виду. Не смогла пройти мимо сочетания экзотически звучащего ника и столь же экзотического названия стихотворения. Вообще-то, чрезмерно красивые ники ничего хорошего о хозяевах своих не говорят. Всякие там Королевы Безмолвия и Священные Безумцы, равно как и Гойяоно с Акиратою — часто оказываются пустышками. Хотя не от ников это зависит, а от общей пропорции таланта и масс.
А тут — открыла раздел и села читать.

Читать далее →