Необходимое предисловие к составляемой мной Антологии Лучших Поэтов XXI века
Выбор литературного сообщества
Выбор народа
***
Стихи не пишутся — случаются,
как чувства или же закат.
Душа — слепая соучастница.
Не написал — случилось так.
***
Плачет девушка в автомате,
Кутаясь в зябкое пальтецо,
Вся в слезах, и в губной помаде
Перепачканное лицо.
Вся в слезах, и в губной помаде
Перепачканное лицо.
Дует в худенькие ладошки,
В пальцах лёд, а в ушах серёжки.
Ей сегодня идти одной
Вдоль по улице ледяной.
Ей сегодня идти одной
Вдоль по улице ледяной.
Мёртвый лёд телефонных фраз,
Мёртвый лёд — это в первый раз.
Мёртвый лёд на щеках блестит —
Это след от мужских обид.
Мерзлый лёд на щеках блестит —
Это след от мужских обид.
Плачет девушка в автомате,
Кутаясь в зябкое пальтецо,
Вся в слезах, и в губной помаде
Перепачканное лицо.
Вся в слезах, и в губной помаде
Перепачканное лицо.
Мёртвый лёд на щеках блестит —
Это след от мужских обид.
Мёртвый лёд на щеках блестит —
Это след от мужских обид.
От мужских обид.
От мужских обид.
От мужских обид.
Ты меня на рассвете разбудишь
Ты меня на рассвете разбудишь,
Проводить необутая выйдешь.
Ты меня никогда не забудешь,
Ты меня никогда не увидишь.
Не мигая, слезятся от ветра
Безнадежные карие вишни.
Возвращаться плохая примета,
Я тебя никогда не увижу.
Заслонивши тебя от простуды,
Я подумаю — Боже всевышний,
Я тебя никогда не забуду,
Я тебя никогда не увижу.
И качнутся бессмысленной высью
Пара фраз, залетевших отсюда,
Я тебя никогда не забуду,
Я тебя никогда не увижу.
Я тебя никогда не забуду,
Я тебя никогда не увижу.
***
Нам,
продавшим
в себе
человека,
не помогут
ни травка,
ни бром.
Мы болеем
Серебряным
веком,
как Иуда
балдел серебром.
Глобальное потепление
хрюкает над головой.
Семидесятипятилетие
стоит за моей спиной.
Я хрупкие ваши камеи
спасу, спиной заслоня.
Двадцатого века камения
летят до вас сквозь меня.
Туда и обратно нелюди
сигают дугою вольтовой.
Стреляющий в Джона Кеннеди
убил Старовойтову.
Нет Лермонтова без Дарьяла.
В горле от пуль першит.
Стою меж веков — дырявый,
мешающий целиться щит.
Спасибо за вивисекции.
Нельзя, говорят, узнать
прежнего Вознесенского
в Вознесенском-75.
Госпремия съела Нобеля.
Не успели меня распять.
Остался с шикарным шнобелем
Вознесенский-75.
К чему умиляться сдуру?
Гадать, из чего был крест?
Есть в новой архитекстуре
Архитекстор и Архитекст.
Я не был только протестом.
Протест мой звучал как тест.
Я был Твоим архитекcтором.
Пора возвращаться в текст.
МОНОЛОГ МЕРЛИН МОНРО
Я Мерлин, Мерлин.
Я героиня
самоубийства и героина.
Кому горят мои георгины?
С кем телефоны заговорили?
Кто в костюмерной скрипит лосиной?
Невыносимо,
невыносимо, что не влюбиться,
невыносимо без рощ осиновых,
невыносимо самоубийство,
но жить гораздо
невыносимей!
Продажи. Рожи. Шеф ржет, как мерин
(Я помню Мерлин.
Ее глядели автомобили.
На стометровом киноэкране
в библейском небе,
меж звезд обильных,
над степью с крохотными рекламами
дышала Мерлин,
ее любили…
Изнемогают, хотят машины.
Невыносимо),
невыносимо
лицом в сиденьях, пропахших псиной!
Невыносимо,
когда насильно,
а добровольно — невыносимей!
Невыносимо прожить, не думая,
невыносимее — углубиться.
Где наша вера? Нас будто сдунули,
существованье — самоубийство,
самоубийство — бороться с дрянью,
самоубийство — мириться с ними,
невыносимо, когда бездарен,
когда талантлив — невыносимей,
мы убиваем себя карьерой,
деньгами, девками загорелыми,
ведь нам, актерам,
жить не с потомками,
а режиссеры — одни подонки,
мы наших милых в объятьях душим,
но отпечатываются подушки
на юных лицах, как след от шины,
невыносимо,
ах, мамы, мамы, зачем рождают?
Ведь знала мама — меня раздавят,
о, кинозвездное оледененье,
нам невозможно уединенье,
в метро,
в троллейбусе,
в магазине
«Приветик, вот вы!»— глядят разини,
невыносимо, когда раздеты
во всех афишах, во всех газетах,
забыв,
что сердце есть посередке,
в тебя завертывают селедки,
лицо измято,
глаза разорваны
(как страшно вспомнить во «Франс-Обзёрвере»
свой снимок с мордой
самоуверенной
на обороте у мертвой Мерлин!).
Орет продюсер, пирог уписывая:
«Вы просто дуся,
ваш лоб — как бисерный!»
А вам известно, чем пахнет бисер?!
Самоубийством!
Самоубийцы — мотоциклисты,
самоубийцы спешат упиться,
от вспышек блицев бледны министры —
самоубийцы,
самоубийцы,
идет всемирная Хиросима,
невыносимо,
невыносимо все ждать,
чтоб грянуло,
а главное —
необъяснимо невыносимо,
ну, просто руки разят бензином!
невыносимо
горят на синем
твои прощальные апельсины…
Я баба слабая. Я разве слажу?
Уж лучше — сразу!
1963
Мое любимейшее стихотворение Вознесенского. Президент Кеннеди ради поэта звонил Хрущеву, Роберт Кеннеди переводил стихи поэта, в Америке поэт был дружен с мужем Мэрилин Монро драматургом Артуром Миллером. Страннейшая смерть Мэрилин 5 августа 1962 года от прередозировки снотворного (бурный роман Мэрилин с братьями Кеннеди). Бывают очень редкие моменты в жизни поэта — их немного таких ключевых судьбоносных моментов — один из таких судьбоносных моментов в жизни Вознесенского связан с такими именами, как Хрущев, Джон и Роберт Кеннеди — и Мэрилин Монро. В судьбоносные моменты видимо и пишутся самые сильные стихи — это и есть Монолог Мэрлин — это личное переживание поэта — это о нем, о Поэте.
Мне кажется, что «плачет девушка в автомате» — самое слабая вещь ПОЭТА.
А вот:
Душа — слепая соучастница
Не написал — случилось так
Это дивно!
Тему «души поэта» интересно раскрывали многие, но мне нравится вот это:
Душа, запечатлев себя в стихах,
уходит из партера на галёрку.
И на душе — томительно и горько,
Как привкус «Беломора» на губах.
Сергей Денисенко. Омск.