Парадокс, но: елизаровские «Кубики» – типичное детское чтение. Ибо только ребенок способен питать неподдельный интерес к любым страшилкам, от мистических (про гроб на колесах) до бытовых (про отморозков из соседнего двора). Все это в изобилии предлагает товарищ сочинитель: в четырнадцати текстах сборника содержится: убийств – четырнадцать, тяжких телесных повреждений – два, драк – четыре, самоубийств – два, изнасилований – пять. И для гурманов – семь магических ритуалов. Ну очень аццкая жесть. Шок – это по-нашему!
В обморок, тем не менее, никто не падает. Отчего бы? Этому есть как минимум две причины.
Во-первых, horror работает там, где есть грань между нормой и патологией, где кровь и смерть – явления из ряда вон. В России, ежели кто не в курсе, 72% подростков проявляют немотивированную агрессию, ежегодно 15 000 мужиков отправляют своих благоверных в лучший мир, а каждая десятая девчонка начинает половую жизнь с изнасилования. Один день в аду – стресс, неделя – уже рутина; ко всему-то подлец человек привыкает…
Во-вторых, некогда нарушение границ дозволенного было едва ли не синонимом гениальности и служило полноценной заменой литературным составляющим текста, как-то: идее, сюжетостроению, системе образов. Примерно так заработали все мыслимые дивиденды Сорокин и Мамлеев. Елизаров в «Кубиках» пытается собрать урожай с поля, которое давным-давно вытоптано. Нынче публика и «Санькину любовь» прочла, и «Груз 200» с «Антихристом» посмотрела и вполне предсказуемо заскучала. И первая-то похлебка из крови, фекалий и спермы была деликатесом для снобов, измученных стокгольмским синдромом. А сто первая откровенно раздражает и ассоциируется с чем угодно, кроме таланта.
Мало того, что каждый из рассказов здесь вторичен, – все они практически неотличимы друг от друга: кого-то силком отымеют во все щели, кого-то замочат… Кстати, и мотив для убийства в большинстве случаев один и тот же:
«Гнев окрашивает отца в ревущий огненный цвет. Он начинает уничтожать Леонида внушением слова “педераст”. Леонида охватывает панический страх, он видит в перевернутом времени отца, падающего на софу, себя, бегущего прочь от отца, свою руку с кухонным ножом и струю крови» («Нерж»).
«Сева, обращаясь ко мне, сказал: “Что это за пидараска сидит?” – я ответил, это моя девушка, и он своими словами оскорбил ее… я поставил на землю магнитофон и ударил Севу кулаком правой руки по левой части лица» («Овод»).
«Вахичев вдруг изрек в мой адрес ничем мной не заслуженное, позорнейшее оскорбление – “пидарас”, хуже которого нет на всем белом свете… Так он сказал это кошмарное слово, это космическое оскорбление… Я… в ответ нанес ему удар кулаком правой руки в левую часть области лица, после чего он потерял равновесие и упал» («Заклятье»).
В «Кубиках» все до оскомины предсказуемо. Представление о сюжетах вы уже составили. Конфликт возможен только один: плохого с худшим – скажем, психопат изнасилует дуру или злая ведьма уничтожит педофила. Некоторое время любопытно, каким образом М.Е. прикончит очередную жертву: то ли заколдует, то ли гвоздодер в задницу засунет, то ли попросту ножиком ткнет. Потом любопытство сменяется непобедимой зевотой. Унылое однообразие фабул усугубляется столь же унылым однообразием героев. Все они начисто обезличены, все изъясняются языком милицейского протокола: «в грубой форме потребовал половой близости», «изнасиловал меня первый раз в естественной форме, а второй раз анально», «я ударил своим лбом по его лицу, но неэффективно». Вместо характеров – либо диагнозы, либо статьи УК. Большего желать не приходится: кубики, они и есть кубики. Все деревянные, все шестигранные. Игрушка для детей дошкольного возраста. Годам к шести непоправимо надоедают.
Оправданием книжки мог бы служить хоть какой-то подтекст. Но Елизаров не особо обременяет себя смыслами. Кроме, пожалуй, одного: агрессия есть цель и форма бытия. Открытие, прямо скажем, не первой свежести (см. выше). Да еще изложено максимально нудно: 37 000 абсолютно одинаковых слов. И четверти хватило бы за глаза. Сдается мне, тут возможно лишь психиатрическое истолкование текста как вербализации детских фобий: выговориться, чтоб избавиться, – метода известная. Да зачем читателю чужие патологии? Ему и свои-то до смерти опротивели…
Претензия к «Кубикам» у меня, по большому счету, одна, лермонтовская: «Делись со мною всем, что знаешь, / И благодарен буду я, / Но ты мне душу предлагаешь, / На кой мне черт душа твоя?» Особенно когда за душой нет ничего, кроме заемных перверзий да собственного невроза.