Андреем Борисовичем Гальпериным написано уже многое. Но будет время — еще напишет. О нем говорят и о нём еще скажут. Не пытаясь со своим суконным рылом в калашный ряд, я разработал тему, которая, конечно же не сможет найти отражения у будющих его биографов. В предлагаемом Читателю тексте описан сам ПРОЦЕСС созидания великого. Сам, не побоюсь слова, акт.
С точки зрения недалеко расположенного читателя, почитателя,приятеля — просто соседа.
…Конечно, я был недоволен переделкой, придавшей окончательный вид роману-фэнтэзи «Отражение Птицы в Лезвии».
Конечно, я просил многократно не менять всё так резко, а продолжить имевшийся, сложившийся уже вариант.
…Меня не побили. Что уже хорошо.
Потому я слагаю с себя отвественность и настоящим «умываю руки». Как Понтий Пилат. Я умываю руки этими вот буквами и утверждаю: сделал всё, что мог. Я бился за весь текст, бился за каждый сантиметр квадратный, бился за абзацы, листы.
Я окапывался в сложноподчинённых предложениях, давил вражескую пехоту гусеницами самоходных деепричастий, я стелял из лука с оптическим прицелом во вражеского генерала, переодетый индейцем и не имея на себе исподнего…
Проиграл. Но я утверждаю, что придёт время — а оно придёт, (жаль, нету ничего чтобы воздеть! и, воздевши, возглаголать…)
И вот, продолжаю: придёт время и сам А. БО вспомнит и вернётся к изначальному варианту свеого несравненного, поэтичного, глубиннейшего текста, который теперь, в укороченном варианте называется «Лезвия Власти».
(Так всегда: другому существу — другое имя.)
Но это надо знать: просить о каких либо изменениях в тексте Гальперина Андрея Борисовича — это же всё равно как меленьким человечкам внизу, под мысом Фиолент, взывать к переливчатым скалам….
— Ужасен, этот Андрей Борисович!
Когда он пишет свой Великий и Ужасный фантастический роман, в Евпатории выключают свет и радиусе пятидесяти км батальоны морпеха ходят на цыпочках.
Пехота — та просто сразу получает команду «ВСпышка слева» (…справа, …сзади) и ложится ногами в сторону его дома, когда он пишет, и лежат день два. Суп-макароны подвозят, раскладывают в плоские стальные судки по судку на три бойца, и жрут, жрут, как сволочи, и тут же, отползя, гадют, но ни-ни не встают, ни-за-что, пока не успокоится. Пока Он не успокоится. А.Б.Г….
Танки закопаны по башни, командиры — по уши, генералы не спят при мерцающем свете керосиновой лампы «Лентучая мышь» — потому что на сидит на ленточке и электролампочку в руках держит. И ведь жжётся, палит пальцы как сволочь, а держит, держит, лапы не отпускает! Сидит, сидит и, только изредка то-оненько так: «Сахарок… Сахарок…» Ну, генерал, знамо дело, поморщится, а сам же и встанет, и даст дитю с руки своей генеральской, изрезанной боевыми шрамами и морщинами, требуемый сахарок. А ить как не дать? Он бы, конечно, и сам рад сахару прикарманить, або схарчить, або на толчок снести, штоб с баршом, значит, только у Андрея БОрисовича с этим ой-ёй, строго. На руку Андрей Бо — горячи-и. Как прознает про воровство у малых сих, так сразу хватит генерала такого-то по башке, в землю по темя вобьёт. Ойй, строг! Страшное дело. А и с другой стороны как? Нельзя им иначе…
С нами, людями ухо дерзать востро.
Опять же оно же ж стихия. Не зря Адрей БО. БО — усекли?
И вот пишет оно, а браконьеры в это время невозбранно берут осетра и камбалу — да кто ж из инспекторов тогда выйдет в море?
Правда, возвращаются с добычей из браконеьров далеко не все. Да-леко-о! И спасти: утоп, так утоп. А не фиг было шляться, беззащитную флору-фауну истреблять.
И самолёты получают запрет на пролёт над районом. Где Оне пишут. А в республиканском центре вывешивается сигнал «штормовое предупреждение»…
О-о, натерпелись мы с ним, с этим Гальпериным Андреем БО! О-ох!
Штормовые предпреждения по причине его уже обошлись Вильной Украйне более чем в 100 лимонов долларов. Один балл по шкале «Андрей БО» равен 21 оползню, или 7 бурям, или 1 тайфуну. Цунами — тот зримо меньше. Да глаз — поменее будет. Да он их сам и производит. ТОлько не говорит как. Писал намеднись рассказ — Галапагосы нах смыло.
(Топнуть в сердцах изволили ножкой. А и то сказать: нервенное это дело — писания их. Не каждому дано, не каждый и может.)
Тайцы к нему уж делегации с поросятами шлют: просят о прекращении литературной деятельности, но — куда там…. Они уж и в полон к нему гамузом шли, и ясак предлагали, а он этак ручной: не надо, мол не желаю… Рабов всех ихних освободил, и за казённый счёт заказною бандеролью, назад отослал, в Тайвань: живите, мол. А сам вновь к столу.
И пишет.
И пишет,
И пишет же, и пишет, просто спасу никакого с ним нетути.
На наши бедныя головыыы!
Одна надежда — лето. Летом он нырять начнёт, а как нырнёт — так на полгода. Такой уж они человек. За что бы ни взялися, сделают, потом догонят — и еще раз сделют, а ежели еще догонят — то и еще.
Ну в третий раз, конечно, уже не кинется — куда там, двух раз хватает, тут уж любой за тридевять земель умотает, за два раза, но напугает — до смерти.
Такой человек.
О, страшен Андрей Борисович при луне. Дыбится могучий ум его, ворочает скалы, громоздит одна на другую, а белки глаз, ворочающихся в такт ево уму, страшны, сверкающи и кровавы.
Высоки, под небеса уходят рёбра его, а рамена (не знаю, что это такое, надо полагать нечто вообще ужасное) — рамена СТОЯТ. Да у всех то рамена пластом, можо сказать, снулые и опавшие, у этого — вечно стоймя. И блестящи.
Словно их клеем намазали.
К тому же стоят в УЖАСАЮЩЕЙ тишине. ТО есть когда тихо у вас, или, скажем, у другого какого, это не то. Молчание — да, не спорю, но это молчание обычное, известное всем, любому и каждому с тех пор, как отхлестав розгой задницу, бабушка ставила его коленями на горох, а сама запиралась в кухне.
… — Не таково молчание РАМЕН Андрея Борисовича! Ибо стоят оне, стоят и — такую нагонют вдруг тишину, будто время с ночью напополам, наглоталось лезвий бритв и ползёт, ползёт — неслышно, неслышно, тропой, беззвучно — к тёплому, вам….
Вот таково молчание РАМЕН Андрея Борисовича Гальперина.
Что же говорить об остальных сторонах жизни этого гиганта?
Не знаю. Не ведаю. Не знаю.
Жизнь моя мне дорога.
Потому все.
Так.
Уморин
Для портала КНИГОЗАВР