Воскресное чтение. Мишель Уэльбек «Возможность острова»
(чтение Бориса Гусева)
Антонио Муньосу Баллесте и его жене Нико,
без чьей дружеской поддержки и участия
эта книга никогда не была бы написана
Добро пожаловать в вечную жизнь, друзья мои.
Эта книга появилась на свет благодаря Харриет Вольф, немецкой журналистке, с которой я встречался в Берлине несколько лет назад. Перед началом интервью Харриет решила рассказать мне небольшую притчу. Она считала, что эта притча может служить символом ситуации, в которой я нахожусь как писатель.
Я стою в телефонной будке после конца света. Могу звонить куда хочу и сколько хочу. Неизвестно, выжил ли кто-нибудь ещё кроме меня или мои звонки — просто монологи сумасшедшего. Иногда звонок короткий, словно трубку сняли и бросили; иногда он длится долго, словно кто-то слушает меня с нечистым любопытством. Нет ни ночи, ни дня; у ситуации нет и не может быть конца.
Добро пожаловать в вечную жизнь, Харриет.
* * *
А кто из вас достоин вечной жизни?
* * *
Моя нынешняя инкарнация деградирует; думаю, долго она не протянет. Я знаю, что в следующей инкарнации вновь обрету своего товарища и спутника, пёсика по кличке Фокс.
Общество собаки благотворно, ибо её можно сделать счастливой; она нуждается в таких простых вещах, её «эго» так ограниченно… Возможно, в одну из предшествующих эпох женщины находились примерно в том же положении, что и домашние животные. Это была, наверное, какая-то уже недоступная нашему пониманию форма домотического счастья, связанного с совместным функционированием: удовольствие быть единым, отлаженным, функциональным организмом, предназначенным для выполнения дискретного ряда задач, а эти задачи, повторяясь, образовывали дискретный ряд дней. Все это исчезло, и те задачи тоже; собственно, перед нами не может стоять никаких целей. Радости человеческих существ для нас непостижимы; но и их беды нас не терзают. В наших ночах отсутствует трепет ужаса или экстаза; однако мы живём, мы движемся по жизни, без радостей, без тайн, и время для нас пролетает быстро.
* * *
В первый раз я встретил Марию22 на третьесортном испанском сервере; страница грузилась ужасно долго.
2711, 325104, 13375317, 452626. По указанному адресу мне открылось зрелище её вульвы — мерцающей, пиксельной, но странно реальной. Кто она была: живая, мёртвая или интермедийная? Скорее интермедийная, по-моему; но о таких вещах не говорят, это исключено.
Читать далее
Воскресное чтение. Борис Гусев «Отпуск (456 рассказов или четырёх-частный роман)», фрагменты
(Рассказ 46.2)
Назывался «Николай Мясковский» эпиграф из книги Н. Радлова «Рисование с натуры»: «Десятки рабочих часов проводит учащийся протирая до дыр бумагу и зачерняя до блеска сапожной ваксы соседнее пятно в тщетных попытках вызвать сияние света. Попытки совершенно безнадёжные, ибо непосредственное эмоциональное воздействие белого и чёрного на бумаге настолько незначительно, что само по себе не может служить средством передачи освещённости объёма… Мне приходилось неоднократно убеждать учащихся в правильности этих указаний… несколькими прикосновениями резинки…» Как известно самыми исполняемыми в мире композиторами двадцатого века, являются: С. Прокофьев, И. Стравинский, Д. Шостакович и С. Рахманинов (именно в такой последовательности). И первому из них, Николай Яковлевич Мясковский, помогал советом в его работе. Впрочем, лучше зайти на сайт посвящённый композитору и прочитать статью Дмитрия Горбатова, чтобы понять масштаб (тем, кому он по каким-либо причинам ещё не понятен, без преувеличения, гения). Второй эпиграф, ещё цитата: «Однако я убеждён, что опера «Идиот» – одно из важнейших творческих достижений Мясковского, пусть даже ей суждено навеки остаться бесплотной сущностью; что симфонические сочинения композитора содержат немалое множество музыкальных фрагментов, ранее предназначенных для оперы; что Мясковский отнюдь не случайно сфокусировал свой творческий объектив на литературном герое по имени Лев Мышкин, поскольку сознавал его своим реальным этическим alter ego». В самом же рассказе:
«Четыре группы крови: первая, самая древняя — охотников, за ней вторая — земледельцев, следующая, третья — кочевников, потом самая молодая, полторы тысячи лет максимум, кровь-загадка, четвёртая группа, городских жителей или ремесленников. У Сталина была первая, у Кутузова вторая, у Ленина третья, а у Петра Великого — четвёртая. Как и резус, по видимому, тоже что-то значит…
…В каждой второй лунке отрытой в песке, среди моря песка, сидит и читает, хочет понять себя воздушная треска, но всегда ускользает, от главного, пойманная шторами рассвета оконными, перекрываем ей путь, мешаем свернуть, тропками балконными, — напевал про себя он…
Свечение в небе, через синее стекло самого идеального тона и цвета, да…»
Ну, а если совсем коротко, то рассказ не о самом великом композиторе двадцатого века, уровня Иоганна Себастьяна Баха, а о том, как некто по дороге на пруд (на рыбалку) познакомился с одной тётенькой и завис у неё, надолго.
***
Читать далее
Ло Гуаньчжун. Троецарствие (главы из романа)
(чтение Бориса Гусева)
перевод: Владимир Андреевич Панасюк, Израиль Владимирович Миримский
Роман «Троецарствие», написанный в XIV веке, создан на основе летописи и народных сказаний, повествующих о событиях III века, когда Китай распался на три царства, которые вели между собой непрерывные войны. Главные герои романа — богатыри, борцы за справедливость, — до сих пор популярны и любимы не только в Китае, но и в других странах Дальнего Востока
Глава первая
в которой повествуется о том, как три героя дали клятву в Персиковом саду, и о том, как они совершили первый подвиг
Великие силы Поднебесной, долго будучи разобщенными, стремятся соединиться вновь и после продолжительного единения опять распадаются — так говорят в народе.
В конце династии Чжоу семь княжеств вели друг с другом междоусобные войны, пока княжество Цинь не объединило их в одно царство. А когда пало царство Цинь, завязалась борьба между княжествами Хань и Чу, завершившаяся их объединением под властью династии Хань. Основатель Ханьской династии Гао-цзу, поднявшись на борьбу за справедливость, отрубил голову Белой змее[1] и объединил всю Поднебесную.
Впоследствии, когда династия Хань находилась на краю гибели, ее снова возродил Гуан-у. Империя была единой до Сянь-ди а затем распалась на три царства. Пожалуй, виновниками этого распада были императоры Хуань-ди и Лин-ди. Хуань-ди заточал в тюрьмы лучших людей и слишком доверял евнухам. После смерти Хуань-ди на трон при поддержке полководца Доу У и тай-фу Чэнь Фаня тотчас вступил Лин-ди.
В то время дворцовый евнух Цао Цзе и его единомышленники при дворе полностью захватили власть. Доу У и Чэнь Фань пытались было с ними расправиться, но не сумели сохранить в тайне свои замыслы и погибли сами. А евнухи стали бесчинствовать еще больше. И вот начались дурные предзнаменования. Так, в день полнолуния четвертого месяца второго года периода Цзянь-нин[2] [169 г.], когда император Лин-ди прибыл во дворец Вэнь-дэ и взошел на трон, во дворце поднялся сильнейший ветер, огромная черная змея спустилась с потолка и обвилась вокруг трона. Император от испуга упал. Приближенные бросились к нему на помощь, а сановники разбежались и попрятались. Змея мгновенно исчезла.
Читать далее
Воскресное чтение. Борис Гусев «Отпуск (444 рассказа или четырёх-частный роман)», фрагменты
(Рассказ 30)
Назывался «Дивный сон», эпиграф: «Не забывай, для чего ты здесь!» Был мощным и полноводным, как река:
«…чьё течение одинаково живое и удивительное и в полном летней неги и благодати дне, и в весенней свежести ночи с пеньем птах, в чувственности осени, ярким утром, и под спокойно-жёлтыми фонарями вечера освещающими почти религиозный чин сдержанности-нежности, запредельное сверкание льда, по которому… Не важно, всё не важно…
… — Сергей Михалыч, за что вы так его?
— Учишь вас, учишь, всё никак не догоняете, чтобы найти ему…
… Да, есть слова звучащие обидно, хотя казалось бы, ну, например бурундук или толстолобик, муфлон или фазан, пипетка или квашня. Особенно если их ещё соответственным образом интонировать…
… — Да, не разбив яйца — яичницу не поджаришь!
— Можно сварить.
— И чего, со скорлупой есть будешь?
…И хорошо отдыхать им там, в дорогом приморском ресторане, одобрительно глядя на бирюзово-белые стены с позолоченной лепниной и на приличную копию Виллема Кальфа, швартующийся огромный круизный лайнер…»
Заканчивался на самой высокой, медленно тающей ноте: «Держись, я с тобой!»
Читать далее
Впечатления от… Квинто Крыся «Художник радости»
Случалось вам мимоходом оказаться на выставке?
«Книгозавру», в один из ноябрьских дней, посчастливилось узреть,.. но давайте по порядку.
Всякие художники населяют подлунный мир: есть в нем и классики, и трагики, и вполне революционно настроенные персонажи. А есть совершенно особая, редко встречаемая разновидность: Художники Радости. К ней, несомненно, относится Борис Гусев, певец цвета, сложных форм и смысловых хитросплетений.
Читать далее
Воскресное чтение. Достоевский Ф.М. «Вечный муж»
(чтение Бориса Гусева)
Вечный муж
(рассказ)
I Вельчанинов
Пришло лето — и Вельчанинов, сверх ожидания, остался в Петербурге. Поездка его на юг России расстроилась, а делу и конца не предвиделось. Это дело — тяжба по имению — принимало предурной оборот. Еще три месяца тому назад оно имело вид весьма несложный, чуть не бесспорный; но как-то вдруг всё изменилось. «Да и вообще всё стало изменяться к худшему!» — эту фразу Вельчанинов с злорадством и часто стал повторять про себя. Он употреблял адвоката ловкого, дорогого, известного и денег не жалел; но в нетерпении и от мнительности повадился заниматься делом и сам: читал и писал бумаги, которые сплошь браковал адвокат, бегал по присутственным местам, наводил справки и, вероятно, очень мешал всему; по крайней мере адвокат жаловался и гнал его на дачу. Но он даже и на дачу выехать не решился. Пыль, духота, белые петербургские ночи, раздражающие нервы, — вот чем наслаждался он в Петербурге. Квартира его была где-то у Большого театра*, недавно нанятая им, и тоже не удалась; «всё не удавалось!» Ипохондрия его росла с каждым днем; но к ипохондрии он уже был склонен давно.
Это был человек много и широко поживший, уже далеко не молодой, лет тридцати восьми или даже тридцати девяти, и вся эта «старость» — как он сам выражался — пришла к нему «совсем почти неожиданно»; но он сам понимал, что состарелся скорее не количеством, а, так сказать, качеством лет и что если уж и начались его немощи, то скорее изнутри, чем снаружи. На взгляд он и до сих пор смотрел молодцом. Это был парень высокий и плотный, светло-рус, густоволос и без единой сединки в голове и в длинной, чуть не до половины груди, русой бороде; с первого взгляда как бы несколько неуклюжий и опустившийся; но, вглядевшись пристальнее, вы тотчас же отличили бы в нем господина, выдержанного отлично и когда-то получившего воспитание самое великосветское. Приемы Вельчанинова и теперь были свободны, смелы и даже грациозны, несмотря на всю благоприобретенную им брюзгливость и мешковатость. И даже до сих пор он был полон самой непоколебимой, самой великосветски нахальной самоуверенности, которой размера, может быть, и сам не подозревал в себе, несмотря на то что был человек не только умный, но даже иногда толковый, почти образованный и с несомненными дарованиями. Цвет лица его, открытого и румяного, отличался в старину женственною нежностью и обращал на него внимание женщин; да и теперь иной, взглянув на него, говорил: «Экой здоровенный, кровь с молоком!» И, однако ж, этот «здоровенный» был жестоко поражен ипохондрией.
Воскресное чтение. Борис Гусев «Отпуск (444 рассказа или четырёх-частный роман)», фрагменты
1.Рассказ
проснулся с верным ощущением, что напишу сегодня рассказ. В этом рассказе должны были быть две главные героини, Катя и Элла (фокусницы-иллюзионистки, выступающие на теплоходах, приличных ночных клубах, а так, хоть на детских утренниках и новогодних торжествах, суть их выступления, помимо ловкости рук, была в том, что как бы главная Катя постепенно отходила на задний план, и вперёд выступала будто бы ассистирующая Элла, затейливо и со вкусом обыгрывалось в их представлении поверженное чванство и зазнайство, всем было весело и смешно, одним словом, нравилось). Помимо этих девушек, (которым, собственно, хорошо за тридцать) в рассказе, в качестве некоего, не совсем ясного, а говоря прямо, мутного, элемента должен был выступать ещё один персонаж, скажем я, ну, так, в более-менее приближении. И короче там шухер какой-то, на корабле ли, в ночном клубе ли, а тут такой себе я …, а, да, а они сами — сиамские близнецы, ну так, короче, ничего и не придумал (чего тут придумаешь, работаешь как конь педальный, чтобы скорее росла, понимаешь, платёжеспособность)…
Воскресное чтение. Борис Гусев, картины и тексты
Эдуард Лимонов о Борисе Гусеве:
Человек, способный на безумие.
Породистый молодой человек с крупным лицом сидел в конференцзале Русско-Американского пресс-центра на Хлебном переулке между поэтами Алиной Витухновской и Константином Кедровым. Борис Гусев оказался издателем совместной книги этих двух поэтов. “Собака Павлова”, – называлась книга.
Читать далее
Джеймс Джойс. Джакомо Джойс
(чтение Бориса Гусева)
Кто? Бледное лицо в ореоле пахучих мехов. Движения ее застенчивы и нервны. Она смотрит в лорнет.
Да: вздох. Смех. Взлет ресниц.
Паутинный почерк, удлиненные и изящные буквы, надменные и покорные: знатная молодая особа.
Я вздымаюсь на легкой волне ученой речи: Сведенборг, псевдо-Ареопагит, Мигель де Молинос, Иоахим Аббас. Волна откатила. Ее классная подруга, извиваясь змеиным телом, мурлычет на венско-итальянском. Это культура! Длинные ресницы взлетают: жгучее острие иглы в бархате глаз жалит и дрожит.
Читать далее